Следует подчеркнуть, что к решению философских проблем языка Соссюр пришел от выяснения характерных особенностей онтологии языка. Для нас сейчас не столь существенно то, что эти свойства языка начали раскрываться в работе над индоевропейским материалом и, следовательно, истоки синхронической лингвистики Соссюра следует искать в его индоевропейских штудиях[216]. Для нас важно, что он пришел к необходимости признать системный характер языка, его знаковую природу и поставил проблему ценности (значимости) языковых единиц, т.е. определил наличие реляционных свойств у них. И, наконец, он был первым среди лингвистов, заговорившим об общей теории знаковых систем как об особой науке, которую он назвал семиологией[217].

Роль Ф. де Соссюра в пересмотре традиционных задач философии языка отмечена не только лингвистами, но и философами разных стран и направлений[218], а книги, посвященные Соссюру, выходят в сериях философских работ[219]. Во французском философском журнале «La pensée» («Мысль») также появилась статья «Соображения и заметки в свете одного из прочтений Ф. де Соссюра», автор которой К. Норман ставит кардинальный вопрос – имеем ли мы дело, когда речь идет о данной теории, с эпистемологическим разрывом, в результате которого утверждается новая наука, как было, например, в случае с Галилеем, или же это был только подготовительный этап для такого разрыва, или, наконец, его значение имеет лишь внутренний характер по отношению к данной науке[220]. Эта серия вопросов, подсказанная автору Ж. Кангилемом[221], вполне закономерна. Так, в полувековую годовщину смерти Соссюра К. Леви-Стросс в юбилейном номере «Лозанской газеты», разобрав главные идеи женевского языковеда, патетически заключил: «Вся природа – по Соссюру», на том основании, что передача наследственной информации в клетке подчиняется законам, вскрытым в «Курсе общей лингвистики»[222].

Такие диапазоны оценки соссюровской теории заставляют обратиться к основным проблемам «Курса…» и, оценив их решение (или путь к их решению) с позиций науки о языке, попытаться определить их методологическую и философскую значимость.

Новизна соссюровского подхода заключалась прежде всего в том, что он, разграничив язык и речь, вслед за И.А. Бодуэном де Куртенэ и Н.В. Крушевским, принял положение о системном характере языка и раскрыл его, назвав два типа отношений – ассоциативные и синтагматические – как основу выявления системы. Вместо представления системы в виде некоторого порядка элементов, что было свойственно лингвистике XIX в., начиная с Боппа, было введено требование устанавливать характер отношений между элементами и рассматривать эти связи в качестве основы для обнаружения системы языка. К применению новой методики подошел также и Ф.Ф. Фортунатов, и сам Соссюр еще в своих ранних работах над индоевропейским материалом. Эти занятия способствовали обнаружению особых категориальных характеристик языка и дали возможность определить онтологию этого уникального явления. Ж. Мунэн также отмечает, что хотя в «Мемуаре…» термин «система» используется в старом смысле (т.е. «таблица», «схема» соответствий между этапами развития индоевропейских языков), имплицитно в этой работе присутствует идея отношений единиц[223].

Для соссюровской философии языка установление нового метода анализа было чрезвычайно важным подготовительным этапом, так как позволило раскрыть взаимосвязь и взаимообусловленность членов системы языка и выявить реляционные свойства лингвистических единиц. Метод анализа сам по себе представляет лишь технику обнаружения реляционных свойств, однако проблема восстановления системы древнейшего вокализма и акцентуации невольно подводила к выводу, что характер индоевропейских звуков и грамматических форм не восстанавливается в своих абсолютных свойствах, т.е. в материальном облике. Но этого одного вывода было бы недостаточно, и, как было показано выше, толчок к созданию новой теории пришел извне – от знакомства Соссюра с классическими трудами в области политической экономии.

Под влиянием этих идей у Соссюра сложилось понятие ценности (значимости) лингвистических единиц, которой он уделил главное внимание в своей теории, так как считал, что понятие ценности покрывает в конечном счете понятия и конкретной единицы, и сущности, и реальности, так как в ней заключен самый важный аспект проблемы определения элементов, которыми оперирует лингвистика. Введение в науку о языке проблемы реляционных свойств единиц явилось своеобразной революцией, так как традиционный позитивистский подход ограничивался рассмотрением абсолютных свойств (значений слов, акустических и артикуляционных свойств звуков и т.п.) как конкретных сущностей языка. Соссюр отдавал себе отчет в новизне вводимой им теории и в лекциях указывал, что своеобразие природы языка раскрывается в ответе на два вопроса – 1) о единицах и 2) о тождествах, и отмечал:

«Эти два вопроса… по сути своей противоречат всему тому, что говорилось о языке до сих пор и никем еще не ставились»[224].

Теория ценности лингвистического знака не привлекала сама по себе достаточного внимания в зарубежной научной литературе. В языковедческих трудах в целом после Ш. Балли ценность рассматривалась как виртуальное понятие, соответствующее единицам языка, как членам системы, тогда как значение сопоставлялось с речью. Лишь А. Бюрже показал трудность применения этого понятия к анализу языковых фактов, лежащих за пределами чисто фонологических отношений, в которых ценность наиболее ярко выступает, поскольку значения единиц не затемняют ее. Он взял в качестве примеров грамматические значения суффиксов времен французского глагола и на основе анализа всех форм показал, что ценности эти оппозитивны и дифференциальны и могут быть выражены вследствие этого в виде формул, изображающих наличие (или отсутствие) определенных значений, возникающих в речи (le discours)[225].

Т. Де Мауро интерпретирует понятие ценности в соответствии со своей теорией[226], полагая, что ценности звуков – фонов (phonie) – это означающие, а ценности значений – это означаемые, именно они, отграничивая друг друга, составляют систему языка, которая в диалектическом и трансцендентальном плане отличается от звуковых и значимых реализаций в акте речи. Де Мауро добавляет, что следовательно эта система

«не формируется из фонико-акустической или логико-психологической материй, а точнее трансформирует эти материи в определенные фигуры: в этом смысле она является формой»[227],

абстрактной с точки зрения конкретно воспринимаемого, но конкретной с точки зрения сознания говорящих, которые придерживаются ее, когда говорят. Отметив тут же мысль Соссюра о социальном характере языка как нормы, Де Мауро подчеркивает, что признание сущностей языка, с одной стороны, абстрактными, а с другой (по эффекту) – конкретными, было направлено на преодоление одной из терминологических трудностей соссюровской эпохи и культуры.

По его мнению, в этом Соссюр оставляет на заднем плане кантовскую идеалистическую и позитивистскую философию, для которой абстрактное рассматривалось как негативное (Кант), фальсифицирующее (Гегель). Истоки переоценки абстрактного Де Мауро связывает с открытием роли условных и абстрактных