Я залилась смехом, рядом хохотала Тами. Всегда крутая Тоннеля убегала так, что ветер свистел в ее ушах. Они скрылись из нашего поля зрения, а мы продолжали смеяться.

— Может, вмешаемся? — вытирала я выступившие слезы.

— Нет, — качала головой Тами, — она же хотела посмотреть на то, как злится Виталик. Вот теперь оценит. — Она выдохнула, заканчивая смех, и я заметила, как лицо ее меняется. Она сидела вполоборота, смотря куда-то вдаль, но я понимала, что сейчас она где-то не с нами. Слишком глубоко врезалась в нее утрата, это было заметно любому из нас. Любому, кроме Тоннели.

Иногда и я ловила себя на мысли, что не имею права смеяться, будто мой траур должен длиться вечно. Но лиса показала иной путь: моя боль, страх и отчаяние теперь имели другую природу, а не пожирали изнутри.

И, смотря на Тами, я видела недавнюю себя. Потому нам просто необходимо понять, как помочь ей, пока она не утопила себя до конца.

— Она знала, как ты ее любишь, — Валера видел больше меня. — Не грусти, Тами, мы можем быть твоей семьей. — Он подошел и опустил руку на ее плечо, а она придавила ее своей сверху, принимая его слова, но не поворачиваясь. Я встала и придвинула кресло вплотную к ней, положив голову Тами на плечо, и она улыбнулась сквозь слезы, втягивая носом излишнюю влагу.

— Когда кажется, что все прошло, наступает момент, и я вновь не могу понять, как жить без нее дальше. Я занимаю ее место, ведь она была младше, — Тами разрыдалась, прячась в ладони. — Я забрала ее жизнь, понимаете?

— У каждого своя судьба, — озвучил мои мысли Валера. — Если бы в тот день ты не попросила ее об одолжении, смерть все равно отыскала бы ее в другом месте.

— А если нет? А вдруг дело не в судьбе, и там все же должна была быть я? — слезы катились, падая каплями вниз.

— Но ты здесь, — парировал Валера. — И держишь в руках свою жизнь, мешая ей распустить крылья. Как в клетке бьешься, которую сама же для себя и построила. Только кому от этого есть толк? Ни родителям, ни родным, ни тебе, ни сестре. Нет ничего хуже, чем хоронить себя заживо. А ты сейчас именно этим и занята, и не видишь, что здесь происходит.

— И что происходит?

— Раскрой шире глаза, Тами, и ты увидишь мир, в котором происходят чудеса.

Глава 19

Несмотря на то, что Виталик летел быстро, сразу догнать Тоннелю он не смог. Расстояние между ними неумолимо сокращалось. Она слышала, как шуршат его кроссовки по опавшей листве, чувствовала, как в груди нарастает горячее ощущение быстрого бега, но не могла так просто сдаться. Кто же знал, что этот придурок так близко примет ее слова к сердцу. Хотя она бы точно впечатала в лицо тому, кто задирал ее подобными словами. Она ощутила на своей талии сильные руки и резкий рывок бросил ее на землю. Они покатились, чувствуя удары каждой клеточкой тела. Виталик крепко прижимал так, что трудно было дышать, но Юля понимала, что основной удар он принимает на себя, обняв ее руками так, чтобы защитить.

Несколько раз их тела менялись местами, пока, наконец, не остановились. Приходя в себя, Тоннеля обнаружила, что ее голова лежит в нескольких сантиметрах от толстого дерева, повезло еще, что ни один ствол не задели.

— Придурок, — уперлась она в его грудь, пытаясь оторвать от себя. — Ты чуть нас не угробил!

Но хватка была что называется железной. Его руки не поддавались ни на сантиметр, будто были сделаны из камня. Такие сильные, твердые. Касаясь их, Тоннеля ловила себя на мысли, что не дави они так сильно, ей бы нравилось.

— Ты меня душишь, — хрипела Юля, не собираясь сдавать, — пусти!

Но он будто не слышал ее, держа руки плотным кольцом. Они впервые находились в такой близости друг от друга. Дикая и необузданная девчонка напрашивалась на грубость, с такими можно говорить лишь на языке силы. Конечно, никто не говорит о том, чтобы поднять на женщину руку, нет, но доказать ее слабость по отношению к мужчине стоит, слишком остра на язык.

Тоннеля выбилась из сил и остановилась, не зная, что делать. Он доказал, кто главный, силой и скоростью, она просто обязана принять этот факт.

— Доволен? — перестала она сопротивляться, гневно глядя ему в глаза. Его дыхание достигало ее лица, обжигая. Складка на лбу — длинная и глубокая все еще не разгладилась. Девушка чувствовала, как кожи щеки касается его щетина, оставляя обожженные дорожки.

— Пусти уже, — снова пыталась отпихнуть она его, осязая приятный аромат одеколона, выбивающийся из-под футболки.

— Сдаешься? — бровь насмешливо изогнулась дугой. Он видел перед собой разъяренную девушку, пыл которой стоило бы направить совсем в другое русло. Такие могут доставить незабываемые впечатления и себе, и партнеру.

Слова застряли в горле, Тоннеля не привыкла сдаваться, но, понимая положение вещей, ей придется принять поражение. Может быть потом она возьмет реванш, а сейчас, зная упертость Красавчика, ей надо выдавить из себя чертовы слова, если она не хочет в ближайшее время валяться на земле в его объятиях.

— Все-все, молодец, — отвернула она лицо от Виталика, чувствуя, что ее заводит такая близость. Она не собиралась признаваться даже самой себе, что парень интересует ее, влечет, и сейчас тело предательски покрывалось мурашками. — Сдаюсь, — наконец смогла выдавить она из себя, понимая, что это единственная возможность прекратить то, что между ними возникало.

Его хищная улыбка, обнажившая один из клыков, говорила о превосходстве.

— Значит, больше так не будешь? — продолжал он истязать ее, все еще не размыкая рук.

— Я помочь тебе хотела, идиот, — злилась она, стараясь не смотреть ему в глаза, которые затягивали. Стиснув зубы, она играла роль обозленной и обиженной Тоннели, когда все естество кричало о другом.

— Точно отпустить? — играл с ней Виталик, надеясь, что она первой переступит черту.

— Точнее не бывает, — старался ее голос не дрожать, пока в голову лезли совершенно другие мысли.

— Но я же должен тебя наказать, — не сдавался парень, и к ее глубокому разочарованию она поняла, что его ремень все еще зажат в руках.

— Что, как в детском саду? — с вызовом спросила она, все же повернувшись к нему.

— Ты про ремень? — улыбнулся он. — Могу заменить наказание.

Она шумно сглотнула, боясь услышать то, от чего сердце предательски застучит сильнее, выдавая ее.

— Ну, — сказала она, как можно грубее, и его рот