- Папа, да?

- Да, - сказал я очень тихо, - я твой папа.

Настя спрыгнула с ящика и бросилась ко мне. Я присел, она обвила ручками мою шею. Шарик стал повизгивать, словно ощутил драматичность ситуации.

- Здравствуй, папочка! – зашептала она горячо. – Папочка, здравствуй, родненький папочка…

- Здравствуй… дочка!

Сердце моё, множество раз битое ударами судьбы, болезненно сжалось, а босяцкая душа подступила и встала комом в горле.

Господь Всемогущий! Клянусь Тебе всем святым, что было у меня в жизни, грехами своими клянусь себя не пожалеть ради счастья этого маленького ангелочка.

- Мама ждала тебя с войны, ждала-ждала, а ты всё не ехал-не ехал…И я тебя тоже ждала очень-очень, а ты всё не ехал…

- Прости, родная, прости…

- Ты был на войне?

- Да…

- А потом ты долго лежал в госпитале?

- Да…

- Папочка мой…

Настя плакала и всё говорила что-то, говорила, глотая слова… Я и сам находился на грани слёз. А может, и плакал, не знаю… А сердце выбивалось из груди, а с другой стороны в грудь бешенно стучало её трепетное сердце…

Что же я наделал? Имею ли я право?!

Без дома, без семьи, без денег и профессии, я взвалил на себя тяжёлый, а скорее всего, совершенно неподъёмный крест.

……………

Уложив выкупанную, сытую и блаженно-счастливую Настю спать, мы с Татьяной сели пить чай.

Я хотел объяснить ей, как получилось так, что девочка считает меня своим отцом, но вышло, что рассказал ей всё. О себе. Всю правду. Абсолютно всё.

- В общем, Таня, - закончил я свой полуторачасовой рассказ, - вот такие вот пирожки. Я вор. Точнее сказать, бывший вор.

Сидя напротив меня вполоборота, Татьяна глядела в окно, хотя за ним было черно, как на душе эсэсовца.

- Что скажешь?

Однако Татьяна упорно молчала и смотрела в окно.

Я рассматривал её профиль и думал о том, что в моей жизни было не так уж много женщин. А уж таких, как Таня, не было вовсе.

- Что скажешь?

Не поворачивая головы, она поинтересовалась:

- Ты собираешься воспитывать эту девочку?

- Я… Я готов о ней заботиться… Но если честно, я в полной растерянности… Я не в том положении, чтобы усыновлять… ну… удочерять… Короче, ты понимаешь…

- Конечно, - медленно проговорила она, - я понимаю.

Мы помолчали - то ли каждый о своём, то ли вдвоём об одном и том же.

Проснулся сверчок и затянул, бездарь, свою неизменную, привычную, однообразную…

- Что же делать? – нарушил я первым затянувшееся молчание.

- Ничего не делать. Спать. - Она встала. – Если хочешь, я постелю тебе у себя.

Удары моего сердца участились.

- Не могу гарантировать тебе, что не стану приставать.

Она улыбнулась. Грустно так улыбнулась.

- А я и не прошу таких гарантий. Мы же взрослые люди. Позади война, полжизни ею загублено, некогда в романы играть…

Таня направилась в спальню. Я проводил её взглядом. Посидел чуток ещё, чтоб успокоиться, и пошёл за ней.

…

На следующий день, ранёхонько с утра, заявился Порох.

Я за эти дни существенно расслабился, поэтому не услышал, как он вошёл. Я лишь сквозь сон почувствовал чьё-то присутствие, просто открыл глаза и увидел его стоящим у кровати. Он стоял недвижимо и глядел на нас с Таней. Таня крепко спала, уютно примостившись у меня на плече.

Я поднял свободную руку и приложил палец к губам. Не шуми, дескать. Порох кивнул и повёл глазами в сторону. Выйди, мол, потолкуем. Я осторожно вытянул руку из-под Танюши и, тихонько одевшись, вышел за Серёгой во двор.

- Ну и как это называется? – грозно так и тяжело, прямо танком, попёр на меня Пархоменко.

- Не будь наивным, ты ведь сам всё понимаешь.

- Ни хрена я не понимаю и понимать не хочу! Короче, Угрюмый, собирай свои кишки и уматывай.

- Послушай…

- Я всё сказал!

- Не заводись, Порох. Я люблю твою сестру.

- Чего-чего? – Он скривился в лице и склонил голову вбок, как делают собаки, когда увидят нечто удивительное для себя.

- Люблю и хочу с ней жить.

- Да не толкай ты мне это фуфло! Знаю я эту жизнь!

- Не говори со мной так.

- Да пойми ты! Танюха чистая, честная… Это не шалава какая-то, не воровайка… Она другая совсем! Не нашего круга!

- Порох, я завязываю с блатной жизнью.

- Не смеши меня.

- Обещаю.

- Ты не сможешь!

- Но ты ведь смог. Геологом стал. В экспедиции ходишь. Вот и возьмёшь меня в ученики.

Порох смутился. Лицо его сморщилось, глазки забегали, он отвернулся.

- Так что, Порох? Может, попробуем пожить одной дружной семьёй?

Порох продемонстрировал полное равнодушие.

- Да мне-то что, - буркнул он в