Шрифт:
Закладка:
– Ты можешь не закрывать глаза, – сказал мне художник, когда я принял прежнюю позу, – ты даже можешь поговорить со мной. Как называется это место?
– Я не знаю.
– Разве ты не здешний? Но ты, вероятно, лудильщик, не правда ли?
Я не мог удержаться от смеха.
– Перестань смеяться! Если ты не лудильщик, то зачем носишь с собой принадлежности кухни, которые лежат у тебя за спиной?
Итак, начались вопросы. Но художник казался мне таким добрым. Меня влекло к нему, и я нисколько не боялся отвечать ему и рассказывать о себе всю правду:
– Я иду в Гавр. Котелок служит мне, чтобы сварить то, что я сумею добыть в море. Я уже восемь дней в дороге, и у меня в кармане есть сорок су.
– И ты не боишься, что тебя ограбят, поверяя мне, что у тебя есть такая сумма денег? Ты храбрый мальчик и не боишься разбойников?
Я рассмеялся.
Рисуя, он продолжал меня расспрашивать, и я мало-помалу рассказал ему, как я жил с тех пор, как путешествую.
– А ты прелюбопытный малыш! Ты уже начал делать глупости, это правда, но ты умеешь выпутываться из беды. Мне нравятся такие мальчишки. Хочешь, мы будем с тобой друзьями? Вот что я хочу тебе предложить: я тоже иду в Гавр, но я не спешу и, может быть, приду туда через месяц. Все будет зависеть от того, какие места мы будем проходить: если мне понравится местность, я буду останавливаться там и рисовать. Неинтересные места мы будем проходить мимо. Хочешь идти со мной? Ты понесешь мой мешок, а я буду кормить тебя и платить за твой ночлег.
На другой день я рассказал ему всю свою историю.
– Какой недобрый у тебя дядя, – сказал он, когда я кончил свой рассказ. – Хочешь, пойдем в Доль? Ты мне его покажешь, а я нарисую карикатуры на него на стенах городских домов и подпишу: «Симон Кальбри морил голодом своего племянника». Через две недели ему придется покинуть город. Ты не хочешь? Ты предпочитаешь его совсем не видеть? Ты не мстительный малый, и это хорошо. Но в твоей истории кое-что мне не нравится. Ты хочешь быть моряком. Ну, хорошо, может быть, это твое призвание, не буду спорить, хотя, по-моему, – это скверное ремесло, где тебя ждет тяжелый труд и подстерегают многочисленные опасности. Тебя влекут к морю геройство и приключения. Если это твоя мечта, тут нет ничего дурного, ты делаешь то, что тебе нравится, хотя ты еще слишком молод, чтобы самому выбирать себе путь в жизни… Но, может быть, ты имеешь на это право, после того что тебе довелось пережить у дяди. Однако ты не принял во внимание отчаяние своей матери. Вот уже восемь дней, как дядя мог уведомить ее о твоем бегстве. Подумал ли ты, какое горе обрушилось на нее? Она, без сомнения, думает, что ты уже умер. Возьми-ка в моем саквояже письменные принадлежности и, пока я буду делать эскиз с этой мельницы, напиши матери все, что ты мне рассказал: и почему ты ушел от дяди, и все то, что произошло с тобой после твоего бегства. Напиши ей и о том, что случай свел тебя… ну, да, напиши, что счастливый случай свел тебя с художником Люсьеном Арделем, и он доведет тебя до Гавра и там поручит тебя своему другу, моряку, который возьмет тебя на корабль, и ты с ним совершишь свое первое плавание. Когда ты напишешь матери обо всем, ты увидишь, как легко станет на сердце.
Люсьен Ардель был прав. Я написал письмо матери, обливая его слезами, но, странное дело, по мере того как писал, я чувствовал облегчение своей совести.
Дни, проведенные с художником, были самыми лучшими днями во все время моего путешествия. Мы шли вперед без определенного маршрута. Иногда останавливались на целый день перед деревом, ландшафтом, скалой, и художник их рисовал. Иногда мы шли целый день, не останавливаясь. Я нес саквояж, который не был тяжел, устроив его за спиной, как солдатский ранец. Очень часто художник нес саквояж сам, чтобы дать мне отдохнуть. Моей обязанностью еще было заботиться по утрам о закупке провизии: хлеба, яиц, сваренных вкрутую, ветчины – и наполнять водой тыквенную бутылку, из которой мы пили в дороге. Завтракали мы на большой дороге, где-нибудь под деревом, потом художник работал. Вечером мы ужинали в трактире чем-нибудь горячим. Спали мы на сене, на чистых простынях, и всегда раздевались перед сном.
Он был удивлен, что я оказался не совсем неучем. Его даже поражали мои познания, которые я приобрел у де Бигореля. Я знал больше, чем он, названий деревьев, насекомых и трав. Мы почти никогда не молчали; он был живым и веселым человеком, и это привлекало и заражало меня.
Мы шли все вперед и вперед по случайным дорогам и вскоре пришли в окрестности Мартена. Это не было на пути к Гавру, но меня это мало беспокоило. Я был уверен, что мы туда придем, что я поступлю на какое-нибудь судно, которое отправится в Бразилию, и для меня теперь было безразлично, сколько я потрачу времени на дорогу.
Местность около Мартена была живописна, как почти везде в Нормандии: еловые леса, обрывы, скалы, крутые горы, темные узкие ущелья. Кругом было множество источников воды: ручьи, пенясь, бежали под деревьями или падали каскадами со скал. Зелень была свежа, как в начале лета. В пейзаже чувствовалась сила жизни, и это приводило в восторг и меня, и художника. На каждом шагу он находил сюжеты для своих этюдов и картин. Мы нигде не останавливались надолго, мы кружили около Мартена. Пока Люсьен Ардель рисовал, я ловил форелей или раков нам на ужин. Я был очень счастлив, но это продолжалось недолго: за благополучие приходится иногда расплачиваться.
В одно прекрасное утро, когда каждый из нас занимался своим делом, мы увидели идущего к нам жандарма. Издали он казался смешным и, наверное, попал в жандармы не за красивую наружность и гордую осанку.
Люсьен Ардель любил все смешное и указал мне на жандарма, большими штрихами набрасывая его голову на полях своего этюда.
Жандарм приближался. Заметив, что мы рассматриваем его, он поправил кепи на рыжих волосах, подтянул пояс с саблей и, замедляя шаги, принял гордую осанку.
Карандаш художника ловил все его движения, и в результате получилась пресмешная карикатура, глядя на которую, мы хохотали до слез.
Это
