– Я Элайза, – сказала она даме. – Мы так рады, что вы к нам заглянули.

– Спасибо, – ответила женщина, и взгляд ее смягчился. – Когда я сегодня сюда шла, я не думала, что вас будет двое. – Она вопросительно взглянула на меня. – Ваша дочь?

О, как бы я хотела, чтобы рядом со мной была моя дочь. Но тогда мы бы всем этим не занимались, не продавали бы яды и не таились во тьме. Я запнулась, отвечая.

– Она иногда мне помогает, – солгала я, не желая признать, что Элайза только что пришла без предупреждения, совершенно не вовремя.

У стола не просто так стояли всего два стула, и вскоре я ощутила облако сожаления из-за того, что позволила Элайзе остаться. Я всю жизнь ценила осторожность и теперь понимала, как ошиблась, позволив ей присутствовать при обмене тайнами.

– Элайза, возможно, тебе пора идти.

– Нет, – сказала женщина с напором человека, привыкшего, что все происходит, как она захочет. – Этот мятный чай очень хорош, – продолжила она, – и вскоре я захочу еще. К тому же я нахожу присутствие ребенка… утешительным. У меня нет детей, знаете ли, как я ни хотела их и как мы ни… – Она умолкла. – Неважно. Сколько тебе, малышка Элайза? И откуда ты?

Я ушам своим не верила. У этой женщины, явной наследницы большого состояния, было что-то общее со мной: мы обе желали, чтобы наши животы увеличились, чтобы нас пинали изнутри утробы. И все же как ей повезло, что ее время еще не ушло. По коже вокруг ее глаз я поняла, что ей не больше тридцати. Для нее еще не все было потеряно.

– Двенадцать, – тихо ответила Элайза. – И я из Суиндона.

Женщина одобрительно кивнула, а я, отчаянно желая закончить эту встречу, подошла к полке и сняла с нее маленькую роговую баночку. Я сделала Элайзе знак, чтобы помогла мне, и показала, как осторожно пересыпать порошок из жуков в банку из стоявшей на столе миски. Как я и надеялась, рука у нее оказалась тверже моей.

Когда мы закончили, я поставила открытую баночку перед женщиной, чтобы она все проверила. Внутри мерцал сияющий зеленый порошок, такой мелкий, что можно было пропустить его сквозь пальцы, как воду.

– Шпанская мушка, – прошептала я.

У нее округлились глаза.

– А не опасно сидеть так близко? – спросила она.

Она подалась вперед, и ее широкие юбки зашелестели.

– Нет, если не трогать.

Элайза потянулась заглянуть в баночку, а женщина кивнула, так и не опустив поднятых изумленно бровей.

– Я слышала о них лишь однажды. Что-то о том, что их применяют в парижских борделях… – Она легонько наклонила баночку к себе. – Сколько времени это у вас заняло?

Меня сразу охватило воспоминание о том, как я переправлялась через Темзу: приступ кашля, женщина, кормящая малышку Беатрис.

– Всю ночь и сегодняшнее утро, – выдохнула я. – Нужно не просто собрать жуков. Их нужно прожарить над огнем и смолоть. – Я указала на ступку с пестом в дальней части комнаты; ступка была в обхвате такой же, как лиф женщины. – Я смолола их вон в том тазу.

Дама, чьего имени я так и не узнала, подняла баночку с порошком и покачала ее на свету.

– Мне просто насыпать порошка в еду или питье? Все так просто?

Я скрестила лодыжки и откинулась на спинку стула.

– Вы просили что-то, чтобы обострить похоть. Шпанская мушка служит прежде всего для возбуждения. Кровь приливает к паху и переполняет… – Я умолкла, поняв, что Элайза по-прежнему внимательно меня слушает. Обернулась к ней. – Это все не для твоих ушей. Не могла бы ты выйти в складскую комнату?

Но женщина накрыла мою руку своей и покачала головой:

– Это же мой порошок, так? Продолжайте. Пусть девочка учится.

Я вздохнула и продолжила:

– Пах неутолимо распухает. Возбуждение продержится какое-то время, потом к нему добавятся боль в животе и язвы во рту. Лучше подготовить что-то темное – возможно, ликер из патоки – и бросить в него порошок, а потом хорошо размешать. – Я помедлила, тщательно выбирая слова. – Четверть баночки, и он не переживет ночь. Половина – не проживет и часа.

Пока дама это обдумывала, воцарилась тишина, единственным звуком было тиканье часов возле двери и потрескивание огня. Я сидела тихо, моя тревога из-за визита этой дамы вернулась и лишь усилилась. Она машинально потрогала тонкое обручальное кольцо на пальце, ее взгляд остановился на низком огне у меня за спиной, в ее глазах плясало отражение пламени.

Она подняла подбородок:

– Я не могу его убить. Я не смогу родить ребенка, если убью его.

Я испугалась, что толком не объяснила, насколько опасен порошок. У меня дрогнул голос:

– Уверяю вас, это смертельный яд. Нельзя без опаски дать человеку не смертельную дозу…

Она подняла руку, останавливая меня:

– Вы меня не поняли. Я и в самом деле ищу смертельный яд. Я лишь хотела сказать, что не его хочу убить. А ее.

Ее. Я вздрогнула, услышав это слово; больше мне ничего не нужно было знать.

Меня не впервые просили о таком. За два десятка лет меня несколько раз просили о яде, который предназначался для другой женщины, но я отказывала таким посетительницам без дальнейших расспросов. Неважно, какое предательство было совершено, ни одна женщина не должна была пострадать от моих рук. Моя мать открыла аптеку в третьем номере по Малому переулку, чтобы лечить и поддерживать женщин, и я продолжу это делать до конца своих дней.

Конечно, могло быть и так, что мои посетители мне лгали – что скрывали от меня свои истинные намерения и собирались дать мои настойки сестрам или куртизанкам. И как я могла им помешать? Это было невозможно. Но, насколько я знала, мои яды никогда не использовались против женщин. Никогда. И пока я жива, я по своей воле на это не соглашусь.

Я думала о том, как это сказать – как сказать этой женщине нет, – но ее глаза потемнели, и я почувствовала, что она уловила мое желание ей отказать. Она ухватилась за мгновение тишины, за мою слабость, точно я была кроликом, а она – лисицей.

– Вам, кажется, это не по душе.

Я собралась с силами и нашла слова:

– Я благодарна, что вы потрудились меня отыскать, но я не могу на такое пойти. Я не могу отпустить вас с этим порошком, если вы собираетесь убить женщину. Эта лавка предназначена для того, чтобы помогать женщинам и лечить их, а не причинять им вред. Таков краеугольный камень. Я не изыму его.

– И все-таки вы убийца, – обвинила она. – Как можете вы говорить о помощи и исцелении для кого-то, мужчина это или женщина? – Она взглянула на баночку с порошком из жуков. – Вам вообще есть дело до того, кто она, это насекомое? Она его любовница, его шлюха…

Женщина продолжала объяснять, но ее слова превратились в слабый гул, а комната вокруг меня потемнела, и я медленно заморгала. Меня охватило старое, постыдное воспоминание: я тоже когда-то была любовницей, хотя и не знала об этом в то время. Насекомым, шлюхой, если послушать эту женщину. Я была тайной, спрятанной во мраке, – не той, кого любят, но неким развлечением. И неважно, что я его обожала, я никогда не забуду тот миг, когда узнала о притворстве Фредерика – о паутине его лжи. Проглотить это было нелегко, нелегко осознать, что я была лишь пустым сосудом для его похоти.