письма в Ленинградскую семейную консультацию (начало 70-х годов), иллюстрирующего мое предположение: «Мы два месяца как женаты <...>. Счастливы. К вам обращаемся за консультацией. Если можно, ответьте, пожалуйста: в какое время и при каких обстоятельствах может возникнуть беременность? Нас это интересует потому, что абсолютно не знаем (до этого как-то не было необходимости знать) “что” и “как”». К середине 90-х годов положение дел в этой области несколько улучшилось, и всё же не настолько, чтобы можно было говорить о радикальных переменах{37}. И здесь наша страна не одинока. Близкое положение дел с молодежной сексуальностью фиксируется в США. По словам А. Риса, в Миннесоте и в других штатах общественность активно возражает против того, чтобы старшие школьники получали правдивую информацию. Многие американцы стесняются и боятся подготавливать молодежь к выбору более безопасного секса, в частности, путем легитимизации использования презервативов (см.: Reiss 1991: 5).

Раскрою теперь, что скрывается за «прочими» факторами. Студенты ограничивались двумя записями: «боязнь начала сексуальной жизни» и «отсутствие любимого (-ой)».

Определенная часть молодых людей, наслушавшись пошлых разговоров от своих сверстников (а именно они, по имеющейся информации, чаще других выступают в качестве первых «просветителей») об их контактах, всячески избегают начала сексуальных отношений, боясь «уронить» себя в глазах женщин. (Очевидно, поэтому в прошлом — в начале XX века — «наставники» нередко советовали юношам начинать сексуальную практику с проституткой.) И всё же, если, несмотря на такую установку, предпринимается попытка совершить половой акт, то она нередко заканчивается крахом. Испытав неудачу, отмечает сексопатолог Н. В. Иванов, мужчина находит своеобразный компромисс: отказываясь от вагинальной близости, но сохраняя возможность для себя петтинга — ласк предварительного периода (petting){38}, получает тем самым известную степень удовлетворения, освободившись в итоге от ответственности (см.: Иванов 1966: 16—17). У женщин же возникает подобный комплекс под влиянием викторианского воспитания в подростковом возрасте, согласно которому физические отношения низменны, грязны и присущи лишь мужчине, а она-де сохраняет свою чистоту, если не опускается до этих низин (см.: Там же: 31).

Второй из обозначенных мотивов симптоматичен. Он указывает на перманентность высокой собственно культурной основы сексуальности — духовна эмоциональной вовлеченности. Любовь видится, хотя и далеко не подавляющей части юношей и девушек, как явление самоценное. И такое ощущение небезосновательно. Согласно клиническим наблюдениям польской исследовательницы X. Малевской, женщины, любившие своего первого партнера, в два раза чаще, чем не любившие, были удовлетворены своей дальнейшей сексуальной жизнью. Эта обусловленность прослеживается даже тогда, когда дебютная связь была непродолжительной или вообще единичным эпизодом (см.: Malewska 1967: 145—155). В сущности, ту же закономерность подтверждает и обратная зависимость, а именно: по моим данным (источник — письма), насильственное начало сексуальной жизни подчас приводит к стойкому вагинизму.

И последнее, о чем нельзя умолчать: вероятность заражения СПИДом как причина отказа от сексуальных контактов (по меньшей мере случайных) упоминается крайне редко (от 0,7% до 2,1%) и впервые прорисовывается в студенческой выборке 1995 года. Поразительная беззаботность, могущая привести к социальным потрясениям.

Нет основания сомневаться в сопряженности, т. е. «тесной» связи факторов, сдерживающих молодых людей (мораль, отсутствие сексуальной потребности и т. д.) от сексуальных контактов, и аттитюдами (т. е. ориентациями — оправдываю, осуждаю и т. д.) на возможность таковых связей до заключения брачного союза. И в самом деле, во всех трех студенческих выборках наиболее значимые факторы тождественны, тем не менее их место в иерархии коррелируется с типом ориентации. И в студенческих, и в рабочих выборках выявлено сквозное присутствие одного и того же ведущего сдерживающего начала — морали. Более того, ее доля растет от оправдания к осуждению. Да и само это понятие многозначно. К примеру, для рабочих, осуждающих нелегитимные сексуальные практики, оно, по-видимому, означает признание аморальным всех без исключения контактов, не центрированных на матримониальности; в то время как для студентов, оправдывающих такую возможность, — отсутствие любимой(-го). Далее, традиционные стереотипы сознания у студенчества играют меньшую по сравнению с рабочими роль, тогда как экзистенциальные ценности — большую, очевидно, поэтому первым труднее использовать «случай». Иначе говоря, у студентов относительно высокие притязания к эротическому общению.

Не откажешь в логике молодым людям, позитивно оценивающим возможность нелегитимной сексуальности: указывают на отсутствие «случая» и «сексуальной потребности» как основания, противодействующего ее актуализации (45%). Вместе с тем (и это обескураживает) таких среди осуждающих и амбивалентных оказалось от трети до половины. И последнее. Рабочих, отрицательно настроенных к нелегитимной практике, сдерживает от обозначенных контактов «страх последствий» и «отсутствие половой потребности» (22%), собственно, мотивы, не определяемые личностными смыслами.

Наступила пора выполнить обещание — обратиться к прояснению механизма социального контроля сексуальности. Не углубляясь в детали, подчеркнем следующее: переход от одних смыслов регуляции сексуальности к другим (в нашем случае — от обычая к морали) происходит эволюционно. Скорее всего, этим объясняются «следы» в новых обстоятельствах предшествующих систем, несмотря на, казалось бы, исчезнувшие условия, их породившие. Говоря схематично, нормы консервативны и инертны, они медленно складываются и, по большей части, медленно изменяются. Они всегда действуют дольше, чем вызвавшая их необходимость, выполнив в основном свою функцию, механизмы контроля бесследно не исчезают. Будучи средством изживания устаревшего, культура сама несет в себе множество архаичных черт, что и создает в определенные исторические эпохи «абсурдность повседневности»: дух рутины оказывает сопротивление духу новации. В частности, сходящие со сцены традиции и обычаи противодействуют кристаллизации новых принципов.

В 20-м столетии с усложнением социальных отношений система жесткой регламентации утрачивает эффективность, становится невозможным регулирование нравственного поведения массы людей исключительно посредством единообразных предписаний, поскольку актуальные ситуации многообразны и непредсказуемы. Обычно традиционный контроль срабатывал эффективно до тех пор, пока сексуальность удовлетворяла по преимуществу надличностную витальную нужду — перманентное воспроизводство поколений. С тех пор как большинство социальных акторов стали осознавать несводимость сексуальности к прокреации, отношение к универсальной системе пересматривается. Со временем нарождается внутриличностный источник регуляции: поначалу на эмоциональном уровне — стыд, а впоследствии на когнитивном — совесть.

Современная нравственность, нет сомнения, является такой формой социального контроля активности (в том числе эротической) человека, которая учитывает всю сложность и многоплановость практик. Нравственные нормы имеют предельно обобщенный характер. Однако общее требование (к примеру, «не пожелай жену ближнего») конкретизируется всякий раз в реальной ситуации {«а если это любовь?») и применительно к актору деятельности. Наряду с общими нормами мораль выделяет ситуативные предписания. Значит, каждый человек в одном отношении должен выполнять такие же требования, какие могут