Шрифт:
Закладка:
Углубляясь в различные особенности подчиненных, среди других дел Плеве обнаружил и анкету Виткуса, убитого в послевоенные годы кулацкими бандитами. «Вот тебя-то я наградил бы, и глазом не моргнув, но, увы, ты уже в могиле... По правде говоря, я сам должен был тогда ехать организовывать колхоз, но как-то так вышло, что вместо меня ты поехал... Ну, не мог ведь я бросить на самотек руководящую работу. Руководящая работа накладывает ответственность... Так-то». И начальник взял другую папку.
«Кто знает, кого это я схватил, так сказать, за шиворот? — развлекался Плеве, открывая анкету работника Бачкиса. Недавно Бачкис помог больному соседу и оттого опоздал на собрание, на котором ложечники успели принять целых три решения по вопросу «Забота о человеке — первоочередное дело каждого члена профсоюза». «А, так это ты, товарищ Бачкис! Так сказать, идеолог ложечников. Это ты все бросаешь упрек: «Давайте больше заботиться о живых, а не о мертвых». А важных собраний не посещаешь. Так, так, товарищ Бачкис, ты, видимо, даже не знаешь, что человек человеку — друг, товарищ, брат, и на собрания не приходишь. Далек, ой далек ты еще от идеала!»
«А вот и наш знаменитый Каткус. Расхитителя ложек задержал! Молодец Каткус, действительно орден заслужил, только вот ты, видишь ли, еще не владеешь собой. Для чего надо было вора по лицу бить? Не надо было трогать. Надо было терпеливо, с идеологических позиций ему объяснить, что красть нехорошо, нечестно, а ты драться кинулся, да еще хвалишься: «Как въехал в морду!..» — Грубо, товарищ Каткус, нехорошо как-то...»
«Не так-то легко отобрать наилучших, — вздохнул наконец Плеве, продолжая листать личные дела. — Все как-то опозорены, все чем-то замараны. Вот хотя бы и Унгурис. Три нормы выгоняет, а с женой не ладит. Чего доброго, дело закончится разводом. И это в то время, когда мы строим светлое будущее! Это нетерпимо, это отвратительный пережиток прошлого! Не понимаю, как можно в такое время так безответственно смотреть на дело семьи и брака!»
Вдруг Пилипас Плеве покраснел и зажмурился — перед ним кокетничала плановичка Аките. Нет, сейчас ее здесь не было, она смотрела на него с фотографии, но Плеве, встречая ее, всегда почему-то стыдился и опускал глаза. В то же мгновение он начинал думать о жене, и это действовало на него успокаивающе. А плановичка, надо заметить, любила планировать себе юбки выше колен, большие декольте, насквозь прозрачные платья.
И в этот раз Плеве серьезно схватился с дьяволом: попытался мысленно представить свою жену в первые послесвадебные дни. Но это была слабая профилактика. В голову лезла непрошеная, неприличная мысль, прямо-таки свербел назойливый вопрос: умышленно ли плановичка при ходьбе вертит толстыми бортами, или это у нее получается само собой? Все же большим усилием воли начальник направил течение мысли в деловую сторону и снова приступил к поиску работников, заслуживающих славы.
Его взгляд теперь уставился на ложечника Гелажюса. «Что, медаль хочешь? — ехидно спрашивал он подчиненного. — Разумеется хочешь, как не хотеть, но, как говорится, хороша Маша, да не наша. Вот так. В позапрошлом году пил? Пил! А кто мне даст гарантию, что снова не начнешь? Никто. Получишь орден и скорее всего налакаешься. Вот когда совсем исправишься, тогда посмотрим», — и Плеве обратился к следующему работнику.
«Так ты еще продолжаешь у меня работать, товарищ Бурокас? — откровенно удивился он. — Итак, оказывается, я тебя еще не уволил? Как это так получилось — не понимаю. Правда, ты воевал, орденами награжден, недавно из горящего дома ребенка вынес — геройство, стало быть, проявил. Ну, подвиг этот, разумеется, невелик — каждый на твоем месте так бы поступил. Мы ведь тогда вместе оказались у горящего дома и разом услышали, как ребенок внутри кричит. И я уже хотел было прыгать в окно, да ты как-то опередил. Ты бы не успел, но я в тот момент вспомнил: «В человеке все должно быть прекрасно». А вдруг я обгорю, как я тогда буду выглядеть при коммунизме? И замешкался, а ты забежал вперед. У другого славу вырвал из рук, медаль получил. А я тебе медали не дам, так как ты анархистские настроения распространяешь. Что, не распространяешь? А кто при рабочих болтает: «Дурак опаснее врага — с врагом можно бороться и победить его, а как бороться с дураком, если он, кроме того, еще руководящий пост занимает и вредит не меньше, чем враг? В сумасшедший дом его не запрешь — по двору он еще не бегает, он просто сам по себе придурковат, слабоумен, словом, мямля. И еще: дескать, сумасшедшие хоть излечимы, а слабоумного и вылечить нельзя». Только вникните в эту болтовню и сразу увидите, что за этим кроется. Высказывается будто бы против тупоумного руководителя, а на самом деле тут явно слышны антиначальственные, анархистские, клеветнические нотки. Не хитри, Бурокелис, меня все одно не проведешь! Мы еще пообсудим тебя за это!..»
И чем дальше Плеве выстраивал и осматривал своих работников, тем больше удивлялся и ужасался: с каким коллективом он работает! К черту, с позволения сказать! Работать с такими людьми одной только доброй воли мало, тут уж требуется самопожертвование. Правда, соревнуясь с производственниками «Вилки», ложечники вырвались вперед. Но это лишь одна сторона медали. А где всесторонне развитая личность, на грудь которой можно без колебаний повесить медаль!
Уморившись, изрядно вспотев, Пилипас Плеве посмотрел на часы и поднялся из-за стола: только бы не опоздать домой, чтоб жена с детьми не успели куда-нибудь уйти — сегодня среда, нужно, как обычно, провести с ними политзанятия. Тема весьма интересная: «Духовная культура гармонично развитой семьи», домашним должна понравиться.
В этот момент на улице прозвучало весьма грубое ругательство. Плеве вздрогнул, покраснел и вышел в коридор, где окон не было. Тут он остановился перед зеркалом, и настроение его мгновенно исправилось. Из зеркала на него глядел маленький курносый человек с белыми галочьими глазами и волосами ежиком, взъерошенными по последней моде. Плеве еще больше выгнулся, выпятил грудь, в глазах вспыхнула чуть ли не атомная энергия. «Орел! — засиял восхищенный Пилипас. — А что — разве я не тружусь? Несу всю ответственность. В работе и заботах сам себя как-то забываешь, но зато помнят другие».
В голове его предстал волнующий образ: в нарядном кабинете за столом сидит начальник «Черпака» и заносит
