Шрифт:
Закладка:
Батурин горел. Горела гетманская столица, а сердце щемило у меня. Я был связан с этой землёй своими предками, кровью, которую они проливали за неё. И я был вынужден, отступая, сжигать город и оставшиеся припасы, чтобы они в канун зимы не достались шведам. На дворе уже ноябрь, и холода вот-вот вынудят захватчиков искать укрытия, тепла и хлеба насущного. Пусть ищут где угодно, хоть в маетках моих заклятых ближников, что не вняли письмам и засели ждать шведов по хатам. Может, к весне, когда голодные скандинавы проявят себя во всей красе, кто-то в разум и придёт. Если будет кому: Карлуша, как я слышал, не особенно церемонился даже со знатью.
Да, я поступил как циничный политик: верные землевладельцы и полковники придут под мою руку, а к сторонникам евроинтеграции явятся голодные шведы и интегрируют их по полной программе. Тем самым увеличивая число моих сторонников и уменьшая базу поддержки Карла. Да ещё холодная зима на носу. Это хорошо, когда противник — натуральный мудак, не понимающий специфики данной местности и населяющего её народа. Плохо, что часть этого самого народа верит здешним евроинтеграторам и тоже попадёт под раздачу. Но, к сожалению, евроиллюзии развеиваются именно так.
А какими словами меня материл Иван Степанович… Я заслушался. Но ругался он не потому, что я оставил часть населения на растерзание шведам, а потому, что я руками Карла собирался уничтожить его собственную опору в малороссийском обществе. Всю ту конструкцию, которую он выстраивал двадцать лет и скрытно готовил к уходу под власть поляков, а с недавних пор и шведов, я развалю всего за одну зиму.
Взгляд со стороны
Значит, Полтава.
Пётр Алексеевич до сих пор не верил, что гетман совершил предательство, в коем тайно покаялся. А Алексашка в том мнении государя только укрепил. Так не предают.
Если верно то, что доносят из разъездов да верные люди из городов малороссийских, гетман намерен уйти под защиту стен Полтавы. Туда уже вывозят из Батурина всё, что могут, и туда же Иван Степанович призвал верных людей собирать свои полки и курени сечевые. Разумно, ведь Батурин ему не удержать, особливо теми силами, какими располагает. А Каролус… На месте короля шведского государь тоже шёл бы к Полтаве. А разведка доносит, будто велел Каролус выступать… на Батурин. Какой в том смысл, ежели гетман после себя там крошки не оставит? Пётр Алексеевич сего манёвра решительно не понимал.
Если только не призвал кто-то иной туда верных Каролусу казаков. Что ж, ежели так, то и государь российский тоже кое-что припас на такой случай.
— Всё, Алексашка, поиграли мы с Филиппом Орликом в загадки, и хватит с него, — сказал Пётр Алексеевич, велев своему ближнику остаться после военного совета на приватную беседу. — Не можно допустить, чтоб он и далее с иезуитами переписывался.
— Начинаем, мин херц? — поинтересовался Меншиков.
— Начинаем, Алексашка. Гонцов разошли. И чтоб земля под ногами у шведа горела.
Из-под Смоленска, где держал ныне Пётр Алексеевич ставку, вскоре поехали по дорогам Малороссии нарочитые глашатаи — верные казаки с царскими грамотами. И писано в тех грамотах было про измену батуринского полковника, коего шведский король против всякого закона объявил гетманом обеих сторон Днепра, и про верность гетмана Мазепы, и про то, что русский царь обещает за каждого пленного шведа по пяти рублей, а за мёртвого по три, и что подати после победы будут снижены в землях гетманщины… И призывал царь православных подданных не оставлять шведам-лютеранам ни зёрнышка, чтобы прокормиться, ни полена, чтобы согреться.
Ну, а о том, чтобы в лесах Северской земли стихийно возникли и начали действовать партизанские отряды, шведы позаботились сами.
Глава 13
Взгляд со стороны
Карл Шведский прочитал послание уже в третий раз подряд. Он попросту не верил собственным глазам, и потому требовалось лишний раз убедиться, что он не пьян, не грезит и не спятил. Причём, одновременно.
— Рука гетмана, — он протянул письмо канцлеру Пиперу. — Его печать, его собственноручная подпись. Однако у меня сложилось впечатление, будто писано сие иным человеком. Ознакомьтесь, граф.
— Господи помилуй… — Карл Пипер, прочитав письмо, предложенное его величеством для ознакомления, тоже не поверил собственным глазам. — Неужели его так переменило осознание того, что он сидит за прочными стенами и с большим гарнизоном?
— Как вы думаете, чего он хочет на самом деле?
— Полагаю, ваше величество, этот человек счёл ваше прежнее предложение…м-м-м…не слишком щедрым. Громкий титул и немного подвластной земли… Вероятнее всего, он посчитал, что этого будет недостаточно.
— Я готов удвоить его личное состояние — сверх уже предложенного.
— Отписывая вам в таком тоне, словно он суверенный государь, гетман явно рассчитывает на нечто большее.
— Не слишком ли много он возжелал? — озлился король. — Кто он такой, чтобы ставить мне условия⁈
— Он по меньшей мере владетель этой страны, ваше величество.
— Я поставлю его на место!.. Но прежде отпишите этому наглецу, что я предлагаю ему полмиллиона талеров, титул и земли, с теми же правами, что и у герцога Курляндского.
— То есть, с единственным правом — служить вашему величеству? — усмехнулся Пипер.
— Я сказал — отпишите, — Карл вернул ему усмешку, изрядно разбавив её желчью. — Но не стоит в том письме упоминать, что я даю своё королевское слово. Зарвавшегося холопа следует крепко высечь.
1
— Как же вы его приложили, пане гетман, — смеялся Дацько, когда я читал ему своё сочинение на вольную тему. — Но ведь не уберётся он, не таков.
— А я и не думаю, что он повернёт назад, — я аккуратно свернул письмо и запечатал его по всем правилам дипломатической почты. — Скорее, напротив — озлится и примется разносить всё вокруг. Тем скорее под мою руку собираться станут, кто ещё не уразумел, с кем дело имеет.
«…Не должно Вашему Королевскому Величеству пятнать своё имя делами разбойными, что Вы изволите учинять в землях, подвластных моей гетманской булаве. Не холоп я Вашему Королевскому Величеству, а суверенный владетель. И пусть род мою древностью и знатностью уступает Вашему, однако пред Господом мы с Вашим Королевским Величеством суть равны в
