Шрифт:
Закладка:
Александр раскрыл записную книжку, вооружился карандашом и принялся писать. Закончив, он вырвал страницу и протянул ее врачу.
Лассайи поднес написанное к носу, сузил глаза, а потом вытаращил их.
– Месье Дюма, – сказал он. – В таком случае мы не только поместим у нас пациента, но и обеспечим ему лучший уход.
Доктор аккуратно сложил записку, засунул ее под кожаный фартук и вернулся в палаты. Дверь за ним закрылась на замок.
– О вашем кучере позаботятся, графиня, – сказал Александр. – Если я предложу помощь и вам, вы все равно снова попытаетесь меня застрелить?
– Пока не знаю, – сказала женщина в инвалидном кресле. – Сначала расскажите, что было в записке, которую вы дали врачу.
– Я оставил в качестве залога шато Монте-Кристо, – сказал Александр как можно небрежнее. У него получилось скрыть дрожь в голосе. – Пойдемте?
Глава 16. Париж, Опиталь де ла Шарите, декабрь 1851 года
С возмутительной медлительностью Дюма толкнул Анну внушительным пузом.
Она откатилась назад, пока спинка кресла не уперлась в распятие.
– Вам нравится геройствовать и вызволять из беды женщин, – отметила графиня.
– Я лишь забочусь о ближних, – возразил он.
– Неужели? – прыснула Анна.
Графиня знала, что упрекает его несправедливо, но ужас от событий этой ночи терзал ей душу. И кто-то должен был понести вину за то, что Иммануэля – ее Иммануэля! – так страшно изувечили.
За дверью, ведущей в палаты, кто-то завопил от боли. Это был не голос Иммануэля, и тем не менее Анна почувствовала, как руки пронзают ледяные иглы.
– Я останусь здесь и буду ухаживать за своим спутником, пока он не поправится, – сказала она. – Тогда вашему драгоценному замку ничего не грозит.
Дюма потер нос ладонью.
– Хотя бы позвольте мне отвезти вас домой. Разумеется, в вашей карете.
Анна посмотрела на пол и пробежалась взглядом по трещине на черно-белой плитке. Домой? У нее нет денег даже на номер в отеле.
– Благодарю, но я подожду здесь. Идите домой, месье! – ответила она.
Дюма полез в карман жилета и вытащил отливающую серебром баночку. Он отвинтил крышку, сунул туда пальцы и принялся поочередно подносить их к ноздрям. Каждый раз он с шумом втягивал воздух. Когда писатель убрал баночку обратно, его пухлые щеки покраснели, а глаза наполнились слезами. Он моргнул.
– Мадам, – сказал он, – я узнаю людей, попавших в беду, по запаху. А вы источаете аромат отчаяния, точно так же, как священник – аромат ладана, а повар – жареного жира. Соглашайтесь! Вы можете переночевать в западном крыле замка. Утром мы вместе поедем в больницу и проведаем вашего Иммануэля. Однако мое мастерство кучера еще требует практики. Прошу не судить меня строго.
Анна отбросила назад пряди волос. Она не могла перестать думать о текстах этого мужчины, которые кишели сластолюбцами и женщинами, забеременевшими не по своей воле. Однако в комнату ожидания постепенно заползал холод ночи. Графиня натянула на плечи пальто.
– Нет, – решительно сказала она. – Я останусь здесь. Если вас и вправду беспокоит мое самочувствие, принесите теплое одеяло.
Анну разбудил какой-то звон. Что-то с грохотом упало на пол. Она открыла глаза. Перед ее ногами прокатилась маленькая латунная ваза. Сосуд стоял у подножия распятия и, видимо, упал, потому что Анна во сне задела его головой.
За маленькими окнами зала ожидания светло-серым поблескивало утро. Тусклого света, падавшего через стекла, было достаточно, чтобы разглядеть фигуру, развалившуюся на стуле напротив. Дюма. У его ног лежало его пальто. Наверное, он пытался им накрыться.
Этот пачкун[42] спал. После их пререканий он принес ей три одеяла. Потом он снова ушел и вскоре вернулся с миской дымящегося супа и куском хлеба. Сам он есть отказался и оставил все Анне. С теплым бульоном в животе графиня быстро провалилась в сон. Наверное, Дюма, заснул позже.
Этот мужчина был загадкой. Он писал романы об осквернителях трупов и насильниках. А потом отдал замок, чтобы помочь жертве несчастного случая, которую он даже не знал.
Анна изучающе разглядывала спящего. В копне кудрявых волос уже начали преобладать седые пряди. Лицо было безмятежным, глаза крепко сомкнуты. В усах висели крошки нюхательного табака.
Дюма поднял веки. У него на глазах все еще лежала тонкая пелена сна. Затем он выпрямился, разгладил сюртук и поднял пальто с пола.
Анна откинула одеяла. Не успела она толком вдохнуть, как тепло, накопленное ее телом, разом улетучилось. Анна решила просто не обращать внимания на холод.
Дюма медленно пробормотал «Бонжур». Всеми пальцами он почесал шевелюру, а потом надел пальто.
– Я вынужден откланяться, – сказал он. – Этот Леметр увел у меня приличную сумму, и я этого так не оставлю. Пока я ищу его, двери моего замка для вас открыты.
Леметр! Анна вцепилась в край одеяла, лежавшего у нее на коленях. Все беды, свалившиеся на нее ночью, оттеснили самого виновника на задний план. Ее переполняло беспокойство за Иммануэля, и для мыслей о мести уже не оставалось места.
Дверь в больничную палату распахнулась. Створки хлопнули о стену. В проеме появился доктор Лассайи. В левой руке он держал свернутую газету.
– Дюма! – воскликнул доктор.
Он подбежал к писателю.
– Доброе утро, – ответил Дюма. – Видимо, вам спалось еще хуже, чем бедным гостям вашего неуютного зала ожидания.
– Вы немедленно покинете эту больницу, – потребовал Лассейи. – Или я вызываю жандармерию.
Дюма наклонил голову и попытался разобрать буквы на газете.
– Вы читаете «Мушкетера». Это честь для меня. Вам не понравился сегодняшний выпуск?
– Вы наглый лжец, Дюма. Как вы смеете оскорблять нашего председателя? Он потомок Бонапарта! Вы что, забыли это, когда размахивали своим грязным пером?
Поначалу Анну испугали ледяные как сосульки слова доктора. Но теперь она почувствовала к нему определенную симпатию. Наконец кто-то объединился с ней против этого пачкуна.
Впрочем, надо признать: у пачкуна есть сердце. Но все-таки он был и остается врагом литературы и человеческого духа.
Дюма вырвал газету из рук врача.
– Я не пишу о председателях, – сказал он скорее самому себе и развернул издание.
– Трус! – закричал врач. – Теперь вы даже не хотите отвечать за свои слова. И прячетесь в моем госпитале, потому что вас давно разыскивает полиция. Убирайтесь! Я не хочу, чтобы мой дом осквернял враг республики.
Доктор повернулся к Дюма спиной и снова исчез в больничной палате. Двери за Лассайи сомкнулись, как воды Красного моря после исхода израильтян.
Анна наблюдала, как Дюма изучает газету. Пока он читал, его губы беззвучно произносили слова.
