Ядовитая ухмылка загуляла на губах Аристарха Дмитриевича.

– Полномочия, – повторил он. – С Тухачевским! Может быть, велите мне снестись еще и с Троцким? Или даже сразу с товарищем Лениным?

Нестор Васильевич вздохнул.

– Ни с Троцким, ни с господином Ульяновым вам сноситься не нужно, они о нашей миссии ничего не знают. Просто позвоните Тухачевскому.

Несколько секунд Макаров хмуро разглядывал Нестора Васильевича, потом сказал:

– Как вы, конечно, понимаете, я тут царь и бог. Захочу – расстреляю, захочу – помилую. Просите меня разобраться в вашем деле? А тогда, в 1911 году, вы в моем деле стали разбираться? Нет, услали к черту на рога. А могли бы…

– А мог бы и в крепость отправить, – закончил Загорский. – Учитывая опасность, которую вы представляли, это было бы самое верное решение. Но я тогда полагал, что люди могут одуматься, измениться. Как гласит тридцать третий псалом, «уклонися от зла и сотвори благо».

– Вы ошиблись, – холодно отвечал Макаров. – Не буду я ни от чего уклоняться. Я служил и буду служить только революции. Увести!

Хотя Нестор Васильевич был в наручниках, до дверей тюрьмы его конвоировали сразу трое: один с наганом, двое с винтовками. Издержки репутации, подумал Загорский, вот случай, когда слава существенно затрудняет жизнь. Впрочем, они могли бы и снять наручники – пока Ганцзалин сидит в местной ЧК, Загорский все равно никуда не побежит.

С другой стороны, думал он, пока его подводили к кирпичному хлебному лабазу, который исполнял тут роль тюрьмы, может быть, и стоило бы сбежать. Вряд ли бы Ганцзалина расстреляли, а он бы смог, находясь на свободе, организовать помощнику побег. Вот если бы только знать, где его прячут…

Нестора Васильевича втолкнули внутрь, и первое, что он увидел, был стоящий в углу лабаза Ганцзалин. Загорский мгновенно ударил ногой в железную дверь, но было поздно: снаружи уже лязгнул засов.

– Помоги-ка мне снять наручники, – попросил Загорский, убедившись, что с ходу дверь не высадить.

Сам Ганцзалин уже избавился от своих наручников, а теперь в два счета отпер и наручники Загорского – понадобилась только английская булавка, которую он хранил на обратной стороне лацкана. Нестор Васильевич бросил наручники на пол, растер запястья. После смерти кровоток в конечностях, кажется, несколько нарушился: иногда руки и ноги вдруг холодели, и разогреть их было трудно. А возможно, смерть и вовсе была ни при чем, недомогание явилось следствием наступающей старости и всякого рода ревматизмов.

– Что делать будем? – спросил Ганцзалин.

– Как обычно – бежать, – отвечал хозяин. – Добром, по-моему, тут ничего не добиться. Господин Макаров – мой старый знакомец, когда-то пострадал за свои убеждения и с тех пор затаил на меня обиду. Учитывая, что большевики – люди не только обидчивые, но и крайне злопамятные, ничего хорошего я от него не жду.

Тут Загорский вдруг громко заухал филином. Помощник посмотрел на него удивленно: для кого ухать, я-то здесь?

– На всякий случай, – отвечал Загорский. – В сложных обстоятельствах нельзя упускать даже самой малой возможности. Надо использовать любой шанс.

Ганцзалин тем временем вернулся к мысли, которая его обуревала, и заявил, что если председатель ревкома все-таки свяжется с Тухачевским, то все может проясниться.

– Он не свяжется, – покачал головой Нестор Васильевич. – Он не хочет ничего прояснять, он просто хочет мне отомстить. Вопрос только в том, как далеко он готов пойти. По военному времени, конечно, нас и расстрелять могут.

– Ему потом командарм голову оторвет… – угрюмо проговорил помощник.

Нестор Васильевич пожал плечами: может, оторвет, может, нет. Им-то от этого все равно легче не станет. Вообще, на свете не так уж много людей, которые склонны думать дальше, чем на один шаг. Понять ход макаровской мысли нетрудно: для начала шлепнем белогвардейскую сволочь, а там видно будет. Победителей не судят – и все в таком роде.

– А я думаю, что он позвонит командарму, – упорствовал Ганцзалин. – Я бы позвонил. А вдруг нас правда командование послало?

Загорский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот миг загремел засов. Загорский кивнул Ганцзалину, и они изготовились к броску. Однако дверь так и не открылась. Вместо этого через маленькое зарешеченное окно под потолком влетели внутрь две грязных самокрутки. Ганцзалин поглядел на хозяина вопросительно, тот пожал плечами.

– Это что такое? – крикнул Загорский зычно, чтобы голос его долетел до часового. – Зачем нам курево?

– Это уж как положено, последнее желание, – весело отвечал невидимый красноармеец. – Тройка вас к расстрелу приговорила, недобитки белогвардейские. На рассвете и шлепнут. Так что курни напоследок нашей пролетарской махорки, другого все равно не дадут.

Внезапно откуда-то донесся сорочий стрекот. Ганцзалин и Загорский переглянулись. Нестор Васильевич поднял палец.

– Большую ошибку делаете, товарищи! – крикнул он. – Мы – уполномоченные командарма Тухачевского, находимся здесь с секретным заданием. Мандаты наши отобрали, и доказать свою правоту мы сейчас не можем. Но уж поверьте, кто нас расшлепает, тому лично наркомвоен товарищ Троцкий придумает самую страшную пролетарскую казнь. Такую, какой и в аду не видали, уж мне можешь поверить, товарищ.

– А ты не пугай, мы пуганые, – отвечал после небольшой паузы часовой. – Мне предревкома Макаров сказал, что вы хитрее черта – и пугать меня будете, и небо в алмазах обещать. А только я не попадусь, я из всех тутошних бойцов наиболее сознательный.

– Это хорошо, товарищ, что ты такой сознательный, – кивнул Загорский, подмигивая Ганцзалину. – Потому что если ты сознательный, ты и сам расчухаешь, что отвечать будут не только те, кто нас казнил и к расстрелу приговаривал, но и те, кто нас охранял. Смекаешь, о чем я?

За стеной возникла небольшая пауза.

– А я тут при чем? – не слишком уверенно сказал часовой. – Мне приказали, я сторожу.

– Нет, товарищ, не так все просто, – Загорский был неумолим. – Приказ приказом, а пролетарская сметка тоже должна быть. Ты подумай, всякий ли приказ нужно исполнять? А если тот, кто приказывает – предатель? Если он на сторону беляков перекинулся – тогда что? Тогда, исполняя его приказ, ты льешь воду на вражескую мельницу. А такого большевики никому не прощают.

В этот раз пауза была дольше.

– Так и что делать-то? – спросил часовой уныло. – Выпустить я вас не могу, даже если вы и свои.

– А кто говорит про выпустить? – удивился Нестор Васильевич. – Выпускать не надо, а ты вот что… Есть у вас тут телефонный аппарат?

– Ну, имеется в ревкоме, – неуверенно отвечал красноармеец.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что при телефоне постоянно сидит барышня-секретарша, которая охраняет его пуще сторожевого пса.

– А ты вот что, – сказал Загорский, – ты подкатись к барышне да наобещай ей с три короба, чтобы она тебя к телефону пустила. Пусть свяжется со штабом Пятой армии, пусть сообщат Тухачевскому, что здесь у вас в каталажке сидит приговоренный к расстрелу Нестор Загорский.