– Я, господа, доверяю вам всем, поэтому всех вас снабжаю оружием и патронами к нему, – сказал Тухачевский. – Надеюсь, вы не используете его ни друг против друга, ни против обычных обывателей.

– Ах, генерал, да мы уж, кажется, дали слово, – с раздражением перебил его Рудый. – Сколько же можно повторять одно и то же?

Командарм молча кивнул, но, когда авиатор ушел немного вперед, шепнул Нестору Васильевичу:

– Посматривайте за подполковником. Кажется, у него сдают нервы.

Загорский на это ничего не ответил, только подтянул лямку у вещмешка.

Что бы там ни говорил Тухачевский, дело свое подполковник Рудый знал хорошо. Уверенно и легко он поднял аэроплан в темный воздух, и вот уже внизу под ними поплыла далекая черная земля.

– Замечательно, – Нестор Васильевич не удержался от похвалы. – Вы – настоящий ас.

– Ерунда, – отмахнулся Рудый, – ветер благоприятствует.

Но было видно, что комплимент не оставил его равнодушным.

– Летали раньше? – крикнул он спустя пару минут.

– Приходилось, – несколько уклончиво отвечал Загорский, но о предыдущем своем опыте распространяться почему-то не стал. Вместо этого поинтересовался техническими характеристиками аэроплана. Выяснилось, что крейсерская скорость у него шестьдесят километров в час, максимальная высота, на которой летит – 250 саженей.

– Не слишком-то высоко, – озабоченно заметил Загорский. – Мотор будет слышен, да и сам аэроплан вполне можно разглядеть.

– Потому и взлетаем ночью, – прокричал в ответ Рудый.

Мотор работал очень шумно, так что переговариваться приходилось криками. Говорили, впрочем, только Загорский и пилот, Ганцзалин помалкивал, с затаенным ужасом посматривая на черную пропасть, которая разверзлась у него под ногами. Оглушительно гудел мотор, ветер свистел в ушах, и сердце Ганцзалиновское уходило в пятки. Да как еще уходило! Ладно бы, ушло один раз – и довольно с него. Но нет! Уходило, потом потихоньку вылезало обратно, а при всякой новой воздушной яме снова падало вниз, да так долго и томительно, как будто Ганцзалин был не человек, а какая-нибудь водосточная труба, на много метров спускавшаяся вниз. Сердце летело по этой трубе, кувыркаясь и замирая, а то и вовсе застывало, прекращало стучать, и вместо воздуха Ганцзалин глотал пустоту. Что ж, это известная вещь: даже у самого отчаянного человека есть что-то такое, чего он боится пуще смерти. Отдельные счастливчики проживают всю жизнь, так и не встретившись со своим страхом лицом к лицу, другим везет меньше.

До полета на аэроплане Ганцзалин казался самому себе сделанным из цельного куска мрамора или базальта. Поднявшись же в воздух, почувствовал, как на молекулы рассыпается все его существо – молекулы смертные и оттого ужасно пугливые.

Как победить страх? – спросил Ганцзалин у себя самого, стараясь не смотреть вниз, где зияла бездонная пропасть. И сам же себе и ответил: бороться с ним, сопротивляться из последних сил, до тех пор, пока не исчезнет причина страха, то есть пока они не опустятся на землю.

Рудый поглядел на часы.

– Летим как раз над позициями колчаковской армии! – крикнул он. – Может, не мучиться да и сесть прямо тут – пускай принимают с объятиями и поцелуями, а?!

– Вы уже один раз сели не там, где надо, – отвечал ему Загорский. – Помните, чем это закончилось?

Рудый помрачнел и крепче взялся за штурвал. Но восторг от полета захлестывал его, и долго молчать он не мог.

– А вы, Загорский, не думали никогда стать авиатором? Неужели не тянуло вас в небо?!

– Тянуло, – крикнул Нестор Васильевич в ответ. – Но когда я был молодым вроде вас, никаких аэропланов еще и в помине не было.

– Сколько ж вам лет? – удивился подполковник.

– За шестьдесят уже, – отвечал Нестор Васильевич.

– О, – сказал Рудый, – молодо выглядите, однако!

Загорский в ответ только кивнул. Ему надо было сосредоточиться и подумать, а подполковник все время отвлекал его разговорами. Еще сильнее отвлекал его Ганцзалин, который хоть и молчал, но так трясся от ужаса, что, казалось, еще немного – и случится у него помрачение ума.

– Запас бензина у нас – на несколько часов, – прокричал пилот. – Потом надо будет садиться и заправляться.

– У вас есть карта ближайших аэродромов? – ветер все время относил слова в сторону, кричать Загорскому приходилось изо всей силы.

– Карта есть, но толку от нее немного… Садиться на колчаковских аэродромах рискованно, нас могут принять за красных и обстрелять. Пока не углубимся достаточно в тыл белой армии, чтобы нас не принимали за врага, садиться придется прямо на поле. Это не так удобно, но для нас более безопасно.

– Хорошо, – кивнул Загорский, – полагаемся на вас, подполковник.

Рудый кивнул и дальше полетели молча.

Погода тем временем испортилась. Луна скрылась за тучами, аэроплан почти все время довольно сильно трясло, и пилот вынужден был постоянно бороться с противным ветром. Спустя некоторое время Нестор Васильевич заметил, что подполковника охватила какая-то странная нервозность. Он то поглядывал на приборы, то пытался выглянуть из-под верхнего крыла, словно хотел увидеть на небе что-то очень важное.

– Что-то не так? – спросил Загорский.

С полминуты, наверное, подполковник угрюмо молчал. Нестор Васильевич даже подумал, что он не расслышал его вопрос и собирался повторить, но тут Рудый заговорил.

– Все не так! – крикнул он раздраженно. – Летим при сильной непогоде. Чувствуете, какая болтанка?

– Я полагал, что столь опытного пилота это не смутит, – заметил Загорский.

– Опытного пилота ничего не смутит, кроме отсутствия горючего, – отвечал подполковник. – А это как раз наш случай. Болтанка, непогода – бензина уходит очень много. Гораздо больше, чем обычно.

Переводя на понятный язык, все сказанное означало, что бензина им может не хватить до восхода солнца. А садиться в темноте на поле равносильно самоубийству: аэроплан, скорее всего, разлетится вдребезги, а с ним погибнут и все пассажиры.

– Таким образом, наша первейшая задача сейчас – продержаться до восхода, – заключил Рудый.

К счастью, было темно, поэтому никто не увидел, как смугло-желтая в обычное время, физиономия Ганцзалина сделалась зеленой. Впрочем, что Ганцзалин, даже его хозяин, не боявшийся никого и ничего, ощутил некоторую озабоченность.

– Значит, будем планировать, пока не рассветет, – сказал Нестор Васильевич.

– Говорю же вам, по такой погоде это невозможно, – раздраженно отвечал подполковник. – Любая попытка планировать обрушит нас в пике. Мы держимся только благодаря усиленной работе двигателя.

После этого воцарилась тишина, если, конечно, можно назвать тишиной завывание мотора и дикий свист ветра в ушах. Авиатор увидел, какое тягостное впечатление произвела на пассажиров его речь, и ободряюще помахал им рукой.