походам,— намекнул Куликовский.

Черт возьми, вы читаете мои мысли! — развеселился генерал. — Гвардию я наберу в Харбине,—сказал он как о совершенно решенном деле. — А теперь выпьем «Голубой ленты», где-то у меня притаилась бутылочка французского коньяка!

В квартире Анатолия Пепеляева наступили суетливые дни. То. и дело хлопали двери, в комнатах толпились военные и штатские люди с юркими жестами. Были и мастеровые, занесенные вихрями революции в чужой ненужный им город.

Первым явился на генеральский зов Юрий Энгельгардт^ офицер Семеновского гвардейского полка, перебежавший к Колчаку от красных; он пользовался в свите верховного правителя скандальной славой. Пепеляев знал Энгельгардта по Омску, считал его бабьим угодником, бретером, готовым по любому поводу затеять скандал, и недолюбливал таких фертов.

— П’едставьте мое состояние, господин гене’ал, когда я п’очитал в газете ваше объявление,—грассируя, заговорил Энгельгардт. Это было состояние полного счастья, наконец-то, наконец-то побил час моего нового служения отечеству. Для меня большая честь служить под командованием такого полководца, как ваше п’евосходительство...

За Энгельгардтом пришел полковник Андерс; скверные слухи сопутствовали этому высокому красивому человеку: он пытал людей перед их расстрелом, раздевал догола женщин, прежде чем заморозить на дворе, но невозможно было угадать в нем садиста по безмятежному голубому взгляду.

— Полковник Лаврентий Андерс, кавалер георгиевских орденов и золотого оружия,—представился он.

— Наслышан про вас, полковник. О храбрости вашей рассказывают чудеса. Ведь вы были соратником атамана Дутова.

■— Были времена, прошли былинные.

*— Рано, полковник. Нас призывает родная Сибирь...

’— Вся надежда на этот зов,— почтительно подхватил Андерс.

Явился фельдфебель Вяткин, проделавший всю сибирскую военную кампанию с Пепеляевым. Оружейный мастер Ижевского завода, не разобравшись толком, с кем ему по пути, участвовал в мятеже против власти Советов, потом, боясь кары, бежал в Сибирь, после многих мытарств докатился до Харбина.

— Скажи мне, Вяткин, с какой целью в поход отправляешься? Чего ждешь, на что надеешься? — спросил Пепеляев.

— Ежели правду баять, так уж ничего не жду Хочу только родные места повидать и помереть. Лежать-то русскому надо в русской земле.

— Пожалуй, ты прав, Вяткин. И Пушкин писал, что ему хочется почивать поближе к милому пределу. Читал?

— Слыхать слыхали, читать не довелось.

Последними пришли генералы Ракитин и Вишневский. Пепеляев ценил обоих. Ракитин командовал дивизией в его Сибирской армии и взял Глазов, когда войска адмирала стремительным маршем шли на Москву. Это была самая крайняя точка на Западном фронте, захваченная колчаковцами у красных, ближе к Москве они уже не продвинулись.

— Если суждено погибнуть в якутском походе, то знайте: Ракитин был до последнего вздоха предан России,— с чувством сказал Ракитин.

Вишневский ничего не сказал: он был ярым сторонником Пепеляева, страстно поддерживал идею создания крестьянской республики в Сибири, до отчаяния ненавидел большевизм.

В добровольческую дружину записалось свыше тысячи человек. Пепеляев был доволен. Куликовский потирал руки, якутские купцы лоснились от радости и пили водку.

Воскресным вечером от перрона харбинского вокзала отошел воинский состав. С подножки салон-вагона Пепеляев махал шляпой отбегавшим — вокзалу, домам, улицам Харбина, меланхолически повторяя:

г— Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В окнах ресторана «Золотой Рог» густо синела бухта, японский крейсер глазел на город жерлами дальнобойных орудий, как всегда печально кричали чайки.

Командиры добровольческой дружины сидели за банкетными столами, нетерпеливо ожидая очередного тоста. После решительных слов генерала Пепеляева, витиеватой риторики Куликовского встал Дуглас Блейд, похожий скорее на поэта, чем на коммерсанта, и восхитил всех коротким, но выразительным тостом:

— Господа офицеры! Ваш поход грандиозен. Это предприятие колоссального размаха. Фирма «Олаф Свенсон» вменила мне в приятную обязанность вручить вам на дорожные расходы сто тысяч долларов...

Блейд с лучезарной улыбкой, сверкая очками, протянул чек Пепеляеву. Наконец встал генерал Дитерихс, от шеи до живота усеянный орденами, офицеры, прищелкивая каблуками, поднялись, приветствуя воеводу.

— Господа члены священной Сибирской дружины. Наш общий друг Блейд сейчас на деле доказал свою любовь к свободе. Помните же: у нас нет более преданных союзников, чем американские и японские друзья, с их помощью ваш путь будет не крестным путем, а крестовым походом против слуг антихристовых. — Подняв над головой пальцы, Дитерихс произнес с религиозным экстазом: — Ночь прошла, а день приблизился,

679

так отвергнем дела тьмы и облачимся в оружие света. Этими словами провожаю вас в великий крестовый поход...

Дитерихс раскланялся и ушел, и сразу началось застольное пиршество. Все быстро подвыпили, разгорелись разговоры на темы от наполеоновского похода в Египет до офицерских похождений по харбинским притонам. Любовная тема приперчивалась политическими сентенциями, разбавлялась философскими афоризмами, каламбурами, скабрезными анекдотами.

Генерал Каппель мог бы стать великим полководцем, живи он в эпоху мушкетеров...

— У Каппеля прежде всего бросались в глаза коротенький плащ и козлиная бородка...

— Белая идея похожа на дуплистое дерево. Еще цветет, но уже не плодоносит...

— Любители болтать, что теперь не время сводить счеты с красной Россией, забыли, что любое время — время для всего!

— Если боишься смерти, она одолеет тебя, герой!..

Почему заповедь «Возлюби ближнего своего» так и не стала реальностью за две тысячи лет? Да потому, что она противоречит биологическому закону природы. Все стремятся к существованию за счет своего ближнего...

Тебя всегда, как атамана, окружают одни разбойники...

— А ты одинок, как палач...

Мы уже не можем жить неторопливо, нас тянут приключения во славу кровавой фантастики. Ведь Якутский поход — это фантастический бред...

— В России появились целые табуны личностей, одинаково ненавидящих белых и красных. Вот печальные примеры исторического опыта...

Из общего говора вырвался грассирующий голос Энгельгардта:

— Я смоленский дво’янин и го’жусь своими п’едками. Мой дед не выдал ключей от Смоленска самому Наполеону, за что был повешен. Деду памятник в Смоленске стоит, а вы обвиняете меня в отсутствии пат’иотизма...

— При этакой-то родословной вы служили у красных,— ехидничал полковник Андерс,-—Вы же были в армии подпоручика Тухачевского...

Был, чтобы вызнать военные тайны и п’инести их своим. А когда войду в Москву, то повешу Тухачевского на К’асной площади у Лобного места...

— Если бы^у красных не было Тухачевского, как бы они воевали?

Кто такой Куликовский,