сила, по его мнению, была единственной альтернативой дезорганизованной и разрушительной силе в частных руках. Он надеялся, что послушание через страх перед силой перерастет в послушание через привыкание к закону, то есть к силе, сведенной к правилам и спрятавшей свои когти.

Он вновь обратился к юристам с просьбой кодифицировать в единую систему права — «Всеобщий дойский земельный кодекс» — разнообразное и противоречивое законодательство многих провинций и поколений; эта задача, прерванная из-за смерти Самуэля фон Коччеи (1755) и войны, была возобновлена канцлером Иоганном фон Кармером и тайным советником К. Г. Сваресом, и была завершена в 1791 году. Новый кодекс принимал феодализм и крепостное право как должное, но в рамках этих ограничений стремился защитить человека от частного или общественного угнетения или несправедливости. Он упразднял излишние суды, сокращал и ускорял судопроизводство, смягчал наказания и повышал требования для назначения в магистраты. Ни один смертный приговор не мог быть приведен в исполнение без санкции короля, а апелляция к нему была открыта для всех. Он завоевал репутацию беспристрастного правосудия, и вскоре прусские суды были признаны самыми честными и эффективными в Европе.28

В 1763 году Фридрих издал «Генеральный регламент», подтверждающий и расширяющий обязательное образование, провозглашенное его отцом в 1716–17 годах. Каждый ребенок в Пруссии с пятого по четырнадцатый год жизни должен был посещать школу. Характерным для Фридриха было то, что латынь была исключена из программы начального обучения, что директорами школ назначались старые солдаты, а обучение в основном проводилось с помощью полувоенных учений.29 Король добавил: «Это хорошо, что школьные учителя в стране обучают молодежь религии и морали….. Достаточно, чтобы люди в стране научились лишь немного читать и писать… Обучение должно быть спланировано… чтобы удержать их в деревнях и не побудить их покинуть их».30

Восстановление экономики получило приоритет по времени и деньгам. Используя сначала средства, собранные для другой, теперь уже ненужной кампании, Фридрих финансировал восстановление городов и деревень, раздачу продовольствия голодающим, обеспечение семенами для новых посевов; он распределил по фермам шестьдесят тысяч лошадей, которых можно было освободить от армии. В общей сложности на помощь населению было потрачено 20 389 000 талеров.31 Пострадавшая от войны Силезия была освобождена от налогов на шесть месяцев; за три года там было построено восемь тысяч домов; земельный банк выдавал деньги силезским крестьянам на льготных условиях. В различных центрах были созданы кредитные общества для поощрения развития сельского хозяйства. Болотистая местность вдоль нижнего течения Одера была осушена, что обеспечило пригодной для обработки землей пятьдесят тысяч человек. За границу были отправлены агенты для приглашения иммигрантов; их прибыло 300 000 человек.32

Поскольку крепостное право привязывало крестьянина к своему господину, в Пруссии не было той свободы переезда в города, которая в Англии сделала возможным быстрое развитие промышленности. Фредерик сотней способов пытался преодолеть это препятствие. Он ссужал деньги предпринимателям на льготных условиях, разрешал временные монополии, импортировал рабочих, открывал технические школы, основал фарфоровый завод в Берлине. Он стремился создать шелковую промышленность, но тутовые деревья томились в северных холодах. Он способствовал активному развитию горного дела в Силезии, богатой полезными ископаемыми. 5 сентября 1777 года он написал Вольтеру, как один бизнесмен другому: «Я возвращаюсь из Силезии, которой я вполне доволен… Мы продали иностранцам льна на 5 000 000 крон, сукна на 1 200 000 крон….. Для превращения железа в сталь был открыт гораздо более простой процесс, чем у Реомюра».33

Чтобы облегчить торговлю, король отменил внутренние пошлины, расширил гавани, прорыл каналы и построил тридцать тысяч миль новых дорог. Внешняя торговля сдерживалась высокими пошлинами на импорт и эмбарго на экспорт стратегических товаров; международный хаос вынуждал защищать отечественную промышленность, чтобы обеспечить промышленную достаточность во время войны. Тем не менее Берлин рос как центр торговли и управления: в 1721 году в нем проживало 60 000 человек, в 1777 году — 140 000;34 Он готовился стать столицей Германии.

Для финансирования этой амальгамы феодализма, капитализма, социализма и самодержавия Фридрих брал со своего народа в виде налогов почти столько же, сколько возвращал ему в виде социального заказа, субсидий и общественных работ. Он сохранил за государством монополию на соль, сахар, табак и (после 1781 года) кофе, и ему принадлежала треть пахотных земель.35 Он облагал налогом все, даже уличных певцов, и привлек Гельвеция для разработки неизбежной системы сбора налогов. «Новые проекты акцизов [налогообложения], - писал английский посол, — действительно отдалили привязанность народа от его государя».36 После своей смерти Фридрих оставил в казне 51 000 000 талеров, что в два с половиной раза превышало годовой доход государства.

Мирабо-сын, совершив три визита в Берлин, опубликовал в 1788 году разгромный анализ De la Monarchie prussienne sous Frédéric le Grand. Унаследовав от отца принципы свободного предпринимательства физиократов, он осуждал фридериковский режим как полицейское государство, бюрократию, подавляющую всякую инициативу и вторгающуюся в частную жизнь. Фредерик мог бы ответить, что в условиях хаоса, в котором находилась Пруссия после Семилетней войны, laissez-faire аннулировал бы его победу экономической анархией. Руководство было крайне необходимо; он был единственным, кто мог эффективно командовать, и он не знал другой формы командования, кроме как командование генерала своими войсками. Он спас Пруссию от поражения и краха, за что поплатился потерей любви своего народа. Он осознавал этот результат и утешал себя праведностью:

Люди двигаются, если их подтолкнуть, и останавливаются, как только вы перестаете их подгонять…Мужчины мало читают, и у них нет желания узнать, как можно управлять чем-либо по-другому. Что касается меня, который никогда не приносил им ничего, кроме пользы, то они думают, что я хочу приставить нож к их горлу, как только возникает вопрос о внесении полезного улучшения или, более того, любого изменения вообще. В подобных случаях я полагался на свою честную цель и добрую совесть, на имеющуюся в моем распоряжении информацию и спокойно продолжал свой путь.37

Его воля восторжествовала. Пруссия еще при его жизни стала богатой и сильной. Население удвоилось, образование распространилось, религиозная нетерпимость скрылась. Правда, этот новый порядок зависел от просвещенного деспотизма, и когда после смерти Фридриха деспотизм остался без просвещения, национальная структура ослабла и рухнула под Йеной перед волей, столь же сильной, как и воля самого Фридриха. Но и наполеоновское здание, зависевшее от одной воли и мозга, тоже рухнуло; и в конце концов именно дальний наследник Фридриха и бенефициарий Бисмарка остудил