Гоббса, — подчинить церковь государству. Поскольку католическая церковь имеет противоположное решение, Гоббс в IV части «Левиафана» нападает на нее как на главного и самого могущественного врага своей философии.

Он приступает к «высшей критике» Библии — ставит под сомнение авторство Моисея в Пятикнижии и датирует исторические книги гораздо позже, чем принято в ортодоксальной традиции. Он предлагает, чтобы христианство требовало от своих приверженцев только веры в «Иисуса Христа», а в остальном позволяло общественному мнению варьироваться в безопасных границах общественного порядка. Такому вероучению он предлагает не только поддержку правительства, но и всю мощь государства для его распространения. Он согласен с папой в том, что в государстве должна быть терпима только одна религия. 52 Он советует гражданам принять теологию своего государя без критических колебаний, как долг перед моралью и государством. «Ибо с таинствами нашей религии дело обстоит как с полезными пилюлями для больных, которые, проглоченные целиком, имеют свойство исцелять, но, разжеванные, по большей части снова выкидываются без эффекта». 53 Самый мощный штурм, который англичане когда-либо предпринимали против христианства, закончился тем, что христианство было утверждено в качестве неизбежного закона абсолютного государства.

5. Приманка для медведя

«И таким образом, — говорится в последнем абзаце «Левиафана», — я закончил свое рассуждение о гражданском и церковном правлении, вызванное беспорядками нынешнего времени, без пристрастия… и без иного намерения, кроме как показать людям взаимное отношение между защитой и повиновением».

Беспристрастность не получила широкого признания. Эмигранты, собравшиеся вокруг Карла II во Франции, приветствовали защиту Гоббсом королевской власти, но осудили его материализм как неосмотрительный, если не богохульный, и сожалели, что их неуправляемый философ потратил кучу времени на нападки на католическую церковь именно тогда, когда они просили помощи у католического короля. Англиканские богословы, которые были среди беженцев от торжествующих пуритан, подняли такой шум против книги, что Гоббсу «было приказано больше не появляться при дворе». 54 Оказавшись во Франции без друзей и защиты, Гоббс решил заключить мир с Кромвелем и вернуться в Англию. По словам епископа Бернета, он внес некоторые изменения в текст «Левиафана», «чтобы угодить республиканцам». 55 В этом нет уверенности; несомненно, однако, что доктрина революции как незаконной по происхождению, но освященной успехом, несовершенно, как лоскутное одеяло, сочеталась с основной доктриной абсолютного повиновения абсолютному монарху. В заключительном «Обзоре и выводе», который выглядит как послесловие, объяснялись условия, при которых подданный, ранее преданный королю, может со временем милостиво подчиниться новому режиму, свергнувшему короля. Книга была опубликована в Лондоне (1651), когда Гоббс еще находился в Париже. В конце того же года, в условиях суровой зимы, он перебрался в Англию и нашел знакомое пристанище у графа Девоншира, который уже давно подчинился революционному парламенту. Гоббс прислал свое заявление; оно было принято, и философ, получавший от графа небольшую пенсию, переехал в дом в Лондоне, поскольку в сельской местности «недостаток ученой беседы был очень большим неудобством». 56 Ему было уже шестьдесят три года.

Постепенно, по мере того как его книга находила читателей, вокруг него собирался целый рой критиков. Один священнослужитель за другим вставал на защиту христианства и спрашивал, кто же это «животное из Мальмсбери», которое выставило себя против Аристотеля, Оксфорда, парламента и Бога? Гоббс был робким, но бойцом; в 1655 году он вновь изложил в «Элементах философии» свои материалистические и детерминистские взгляды. Джон Брамхолл, ученый епископ Дерри, закинул свой крючок для Гоббса в «Поимке Левиафана» (1658) и, по словам другого епископа, так хорошо прицелился, что «крючок до сих пор в носу у Гоббса». 57 Нападки продолжались почти каждый год до самой смерти Гоббса. Граф Кларендон, лишившись власти в качестве канцлера, развлекал себя в изгнании, публикуя «Краткий обзор опасных и пагубных ошибок в церкви и государстве, содержащихся в книге мистера Гоббса «Левиафан»» (1676); на протяжении 322 страниц он систематически следовал за томом, отвечая на аргументы аргументами в ясной и величественной прозе. Кларендон говорил как человек, имеющий большой опыт работы на политических должностях, и с улыбкой отвергал философию Гоббса как философию того, кто не имел ответственных постов, чтобы умерить свои теоремы практикой; и он надеялся, что «Mr. Гоббс может получить место в парламенте, заседать в совете, присутствовать в судах и других трибуналах, и тогда, вероятно, он обнаружит, что его одиночные размышления, сколь бы глубокими они ни были, и его слишком строгое следование некоторым философским понятиям и даже правилам геометрии ввели его в заблуждение при исследовании политики». 58

Не все нападки были столь сдержанными. В 1666 году Палата общин приказала одному из своих комитетов «получить информацию о книгах, склонных к атеизму, богохульству и профанации, или против сущности и атрибутов Бога, и в частности о книге, опубликованной именем Уайта [бывшего католического священника, который подвергал сомнению бессмертие души], и о книге Гоббса под названием «Левиафан»». 59 «Было сообщение (и, несомненно, правдивое), — говорит Обри, — что в парламенте…..некоторые епископы выступили с предложением сжечь старого доброго джентльмена как еретика». 60 Гоббс уничтожил все свои неопубликованные работы, которые могли бы еще больше запутать его, и написал три диалога, в которых искусно доказывал, что ни один суд в Англии не может судить его за ересь.

Восстановленный король пришел ему на помощь. Вскоре после прибытия в Лондон Карл II заметил Гоббса на улице, узнал в нем своего бывшего воспитателя и принял его при дворе. Двор Реставрации, уже склонный к религиозному скептицизму и защищавший королевский абсолютизм от парламента, нашел в философии Гоббса некоторые конгениальные элементы. Но его лысая голова, белые волосы и пуританская одежда вызывали насмешки. Сам Карл называл его «Медведем» и, когда Гоббс приблизился, сказал: «Вот идет Медведь, чтобы его приманить». 61 Тем не менее остроумный король наслаждался готовыми репликами Гоббса. Он написал портрет старика, поместил его в своих личных покоях и назначил ему пенсию в сто фунтов в год. Хотя эта пенсия выплачивалась нерегулярно, ее хватало, вместе с пятьюдесятью фунтами в год от семьи Кавендиш, чтобы удовлетворить простые потребности философа.

Обри описывает его как болезненного в молодости, но здорового и энергичного в старости. До семидесяти пяти лет он играл в теннис; когда теннисный корт был недоступен, он совершал ежедневную прогулку, достаточно долгую и бодрую, чтобы «сильно вспотеть, а затем давал слуге немного денег, чтобы тот его растирал». Он ел и пил умеренно;