лошади сбавили ход, и в окошко на меня смотрит девушка.

Она была необыкновенно хороша изнеженной красотой дворянки, не знавшей ни труда, ни забот. Прозрачная кожа, чистые голубые глаза, ротик вишенкой. В глазах девушки я прочла глубокое презрение ко мне и моей спутнице. Она смотрела на нас так, как люди смотрят на представление уродцев. Её взгляд заставил меня оборвать реплику на полуслове, и я нахмурилась.

– Что вас так заинтересовало, госпожа Миленка? – услышала я знакомый бархатный голос, и сердце моё защемило. Лицо вспыхнуло от нахлынувшего жара, я была готова провалиться сквозь землю.

В окно кареты выглянул не кто иной, как Смеян. Он удивлённо вскинул брови и набрал в грудь воздуха, словно хотел что-то сказать, но промолчал.

Я тоже промолчала и отвернулась.

– Эти особы читают мою любимую балладу придворного поэта Кажулки Сладкоголосого, – томно ответила красавица, – но делают это так… вульгарно.

– Баллада о деве Реолее написана вовсе не Кажулкой, а досточтимым Есением, придворным поэтом короля Властимила, – бесцеремонно вмешалась я в беседу господ, – но, возможно, госпожа Чашка не училась литературе так хорошо, как я и потому ей простительно не знать.

Обескураженная моей наглостью Миленка отпрянула от окна, и Смеян расхохотался и откинулся на сиденье. Отсмеявшись, он снова выглянул в окно.

– Рад видеть вас в добром здравии, госпожа Лучик, – поздоровался он, – я вижу, что вы нашли себе подходящую компанию, да и наряд вам под стать. Несомненно, статус королевы праздника вам обеспечен.

Тут уж засмеялась госпожа Чашка. Я видела, как исказилось её лицо, стало злым и неприятным. Я промолчала, рассматривая потрёпанные цветы, пришитые на старом платье. Конечно, если бы Смеян не украл моего платья… Но как бы я восседала в повозке бродячих артистов, одетая во флоранскую парчу. Клара, вытаращив глаза, не могла опомниться от нахлынувшего на неё удивления, смешанного с благоговейным страхом.

– Госпожа Лучик, – продолжил Смеян, – не соблаговолите ли пересесть в карету госпожи Чашки, где вам и надлежит быть.

– Ошибаетесь, господин гвардеец, – отчеканила я, – в этой жизни каждый занимает то место, что ему подобает.

– И возразить нечего, – кивнул Смеян.

Я не могла больше терпеть его буравящего взгляда, и неграциозно перелезла через бортик, оказавшись в повозке. Теперь, по крайней мере, я могла выдохнуть и постучать кулаками по коленкам в бессильной ярости. Меня скрывал полог повозки от насмешек Смеяна и расспросов Клары.

 Глава 11

Не знаю, сколько времени я просидела под пологом, перебирая варианты колких фраз, которые я могла бы бросить в лицо Смеяну. Про платье из флоранской парчи, которое он бесстыдно украл, про то, как по его вине я попала в такие переплёты, что двумя словами не писать. Про то, как он едет с этой напыщенной красавицей и насмехается надо мной.

Стоп! Во-первых, пакет с платьем, скорее всего, он положил в седельную сумку, а поскольку мы со Смеяном поссорились, то нет ничего удивительного, что пакет так и остался при нём. Во-вторых, он не бросал меня, а я сама не захотела ехать с ним к господину Чашке. Я только теперь удостоверилась, что он ничего не злоумышлял против меня, а действительно ехал забрать эту препротивнейшую Миленку и доставить её во владения Вильда. В-третьих, я чувствовала ревность.

Разве я могла сравниться с Миленкой? У неё была нежная кожа, а мои руки покрылись цыпками, на лице виднелся синяк, изрядно пожелтевший, заживший, но синяк! Наверное, Миленку никто никогда не ударил даже цветком. Я же получила столько побоев и колотушек за последние дни, сколько не получает и деваха в борделе Матушки Скрыни. Миленка наверняка имела утончённое образование, а я удовольствовалась только уроками своей сестры Баси и книгами в папашкиной библиотеке. Миленка была одета с большим вкусом, хоть я и не успела рассмотреть весь наряд, да и не могла этого сделать из окна кареты, но рукав дорожного костюмчика был богато вышит, а белая перчатка изготовлена из тончайшей кожи. На аккуратно причёсанной головке Миленки красовалась крохотная зелёная шапочка с пером фазана. На мне же было чужое старое платье. От злости я даже кулачки сжала!

Эта препротившейшая Миленка ехала в карете с моим гвардейцем, она любезничала с ним, жеманничала и наверняка смеялась его шуткам. Поддерживала с ним беседу о политике, музыке, предстоящем торжестве и драконий хвост знает ещё о чем. А на моих ногах даже чулок не было! А край платья изрядно обтрепался!

От злости из моих глаз брызнули слёзы, и я впервые поняла, как же я ошиблась, что не поехала вместе со Смеяном в проклятое поместье этого господина Чашки. У меня был бы целый день в запасе, чтобы болтать со Смеяном, смеяться с ним, чтобы обаять его.

Я вытерла слёзы рукавом и посмотрела на руки. Чем обаять? Цыпками? Криво обгрызенными ногтями? Синяком в пол-лица? Дура ты дура, Стаська! Кухарка из таверны, сбежавшая из-под ареста ведьма. Сиди и не шурши! Возьми нитку с иголкой да обметай обтрёпанный подол!

Я бесцеремонно порылась в сумочке Клары, где она хранила гребешок и шпильки, вытащила моток ниток и иголку, и усердно начала прямо на себе обмётывать край юбки и покрепче пришивать тряпичные цветы, ведь некоторые висели на паре ниточек. Я шила и невольно прислушивалась. Клара болтала с Миленкой и Смеяном! Да, я отчётливо слышала эти три голоса. Конечно, за скрипом колёс повозки и цокотом копыт было сложно разобрать, о чём именно они разговаривали, но карета госпожи Чашки никуда не уехала. А я-то думала, что отбрила Смеяна, и он поспешил в путь со своей препротивнейшей спутницей! Мне захотелось немедленно пересесть на козлы к Кларе, но я пересилила себя, продолжая сновать туда-сюда иголкой с ниткой. Тут я заметила, что повозка двинулась вправо и стала съезжать с дороги. От нахлынувшего страха я вскрикнула и разбудила Карла. Он вылез из тюков, сонно мотая квадратной головой.

– А? Что?

– Не пойму, куда нас понесло?

Карл проворно на четвереньках продвинулся к козлам и спросил Клару, куда мы едем, и та ответила громким смехом: «Обед! Нас пригласили на обед!»

Ещё чего не хватало? Нас пригласили! Какова же наглость! Хотя… Смеян проявил участие в судьбе этих несчастных артистов… Разве это не говорит о нем, как о человеке сердечном и заботливом?

Повозка остановилась на обочине, Карл вылез и стал распрягать ослика. Мне тоже пришлось выйти, чтобы не выглядеть упрямицей. Карета госпожи Чашки остановилась неподалёку, и из неё уже вышла высокая старуха в чепце с бантом под