Сначала окропил походный алтарь из килика, затем выплеснул остатки вина за борт. Посмотрел, куца отнесет брызги. Подложив тлеющую паклю к сухим миртовым щепкам в чаше треножника, раздул огонь. Ветер рвал пламя в стороны, но так и не смог загасить. Выпущенный из клетки голубь уверенно взял курс к острову.

"Знаки благоприятные!" — заявил жрец.

Над Памфилийским заливом прокатился торжествующий рев тысяч глоток. Павсаний надменно поджал губы — боги опять на его стороне. Он приказал вывесить вымпел "Сбор", после чего удалился в носовую рубку.

Предстояло обсудить тактику захвата Саламина. Павсаний не нуждался в коллективном мнении, но морской кодекс предписывал хотя бы выслушать командиров флотилий.

Вспоминая все, что ему было известно о заместителях-эпистолевсах, наварх хмурился.

Улиад — бывший пират с Самоса. Караулил в прибрежных зарослях полуострова Микале зазевавшихся лодочников, когда они перевозили из Эфеса паломников на праздник Панионий. Устав от разбоя, нанялся келейстом на афинскую триеру.

Потом, правда, отличился. Корабль саммеота был в составе подкрепления, прибывшего к афинской эскадре у мыса Артемисий. Когда афиняне напали на флотилию киликийцев в бухте Афет, он взял на себя командование вместо раненого триерарха.

В разгар битвы саммеот применил фокийский маневр — ринулся сквозь строй киликийцев, ломая весла вражеских кораблей эпотидами. За проявленную в бою доблесть Улиада повысили до триерарха.

"Повезло… — злобно пыхтел наварх. — А могли ведь закидать горшками с горящим раданаком[19]. В Киликии этого добра навалом".

В сражении при Микале Улиад оказался незаменимым офицером, потому что знал бухты полуострова, как свои пять пальцев. По приказу спартанского наварха Леотихида он тайно проникал в приморские городки Латмосского залива, чтобы склонить ионян к измене персам. Через два года саммеот уже служил эпистолевсом.

"Ага, — презрительно улыбался Павсаний. — Выскочка из метеков! Душегуб! Леотихид хоть и спартиат, но не умеет подбирать себе офицеров… А этот афинянин — Аристид, сын Лисимаха. Где он находился во время Платейской битвы? На левом фланге. Мардоний сразу перекинул персов на другой фланг, где ему противостояли пелопоннесцы, потому что не считал афинян достойными противниками. Под Саламином Аристид тоже был на подхвате. Ну, занял островок Пситталия, ну, вырезал сотню персов. Тоже мне — соперники. Жалкая кучка карателей, которые лупили камнями по головам выплывших эллинов… Подумаешь — лидер партии… Архонт…"

Он до боли в пальцах сжал рукоятку ксифоса.

Привел сам себе последний неоспоримый аргумент: "У кого флот — у того и сила. Плыву, куда захочу — и никто мне не указ".

Кимона Павсаний вообще не считал соперником: рано ему еще отстаивать собственное мнение. Хватит того, что Аристид везде таскает стратега за собой как простого порученца.

Наварх с негодованием думал: "Я — глава Эллинского союза, а они кто такие?!"

Только одному офицеру доверял Павсаний — эвбейцу Гонгилу. Командир объединенной флотилии островитян Эгеиды беспрекословно выполнял любые поручения на-варха. Даже самые опасные — такие, как доставка писем через линию фронта.

Павсаний написал Ксерксу спустя полгода после Платейской битвы. Гонгил не знал, о чем шла речь в этом послании, потому что не мог его прочитать — наварх лично залил шнурок футляра смолой, сделав на облатке оттиск родовой печатью.

Зато остальные письма он читал. Буквы накалывались на спине раба, которому была обещана свобода, если он вернется с ответом. Шифровальной палкой-скиталой Павсаний не пользовался, так как Ксеркс считал такой способ переписки ниже своего достоинства.

Снова и снова наварх вспоминал детали битвы при Платеях: "Орды Мардония превосходили мое войско в три раза… Я не дрогнул, даже когда фессалийская конница заняла горные проходы у Дубовых вершин… Не спустись я тогда с Киферонских гор на Беотийскую равнину, сражение не состоялось бы, а значит, не было бы и победы над Мардонием. А все потому, что я знаю: в любой войне нет ничего важнее воды. В Эрифрах ее не было, зато в Платеях как раз была — источник Гаргафии… Все складывалось против меня: численный перевес врага, отсутствие водопоя в горах, угроза голода из-за перекрытых перевалов, бешеный обстрел спартанского отряда мидянами… Пришлось отступить к острову на реке Оэроя. Именно благодаря прорицаниям Тисамена оборонная тактика себя оправдала. А кто взял его жрецом в войско? Опять я…"

Все-таки не удержался: подозвав матроса, попросил зачерпнуть вина из амфоры. Жадно выпил фасосское первого отжима. Закусывать не стал. Отделаться от воспоминаний никак не получалось. Было и такое, что мучило, жгло изнутри каленым железом…

Перед глазами стояла картина: Амомфарет, командир несгибаемых блюстителей воинского закона — питанетов, — швыряет к его ногам камень с криком: "Спартиаты от варваров не побегут!"

Этот исступленный безумец до вечера оставался в пойме Оэрои. Наконец питанеты двинулись по холмам за остальным войском. Павсаний всю ночь прождал соотечественников в Аргиопии возле святилища Деметры Элевсинской.

Утром на остров налетела вражеская конница. Не найдя отряд Амомфарета на прежнем месте, варвары решили, что даже фанатичные спартиаты, утратив мужество, отступили.

Мардоний дал приказ преследовать трусов. Именно эта ошибка стоила ему победы. Перейдя Асоп, персы устремились на горстку лакедемонян и тегеицев, которые выстроились на равнине лицом к врагу.

Оба заградотряда подверглись чудовищному обстрелу. Спартиаты затянули Касторов напев — песню смерти. Ни один из них не поднял вверх руки в знак покорности. Главные силы Павсания в это время находились за холмами, вне пределов видимости неприятеля…

"Почему так долго не выпадали счастливые жертвы? — простонал наварх. — Герои гибли от стрел, но Киферонская Гера молчала. Я не имел права оставлять позиции без благоприятных знамений. Амомфарет, Калликрат, Аримнест… Где вы?"

Пришлось опрокинуть еще один канфар. Вино стекло по подбородку, замочив отложной воротник персидского распашного халата-кандиса. На окрашенной финикийским пурпуром парче проступило темное пятно.

Снова нахлынули воспоминания.

Персы нападали лавой. Спартиаты шли навстречу стройной фалангой. От отчаяния варвары хватались за копья гоплитов. Выдернув копье, они упирали его острием в землю, а ближайший такабар прыгал на древко, чтобы сломать. Но за первым рядом накатывал следующий ряд, и каждый удар спартиатов находил свою жертву.

После того, как Аримнест убил в единоборстве самого Мардония, персы начали толпами покидать поле боя. Павсаний вспомнил резню возле храма Деметры. Ни один из беглецов не смог тогда укрыться среди священных олив. Так богиня мстила варварам за сожжение ее кумирни в Элевсине…

Павсаний сидел под деревянным навесом рубки, уставившись неподвижным взглядом на обтянутые кожей жерди. Вспоминал, как объезжал на коне