– Ты еще совсем не готова, всего три сантиметра. Нужно подождать.

Ехать в больницу слишком рано. Медикаментозные роды – не лучший способ ни для роженицы, ни для младенца. В течение трех недель, что они провели вместе, Марина пыталась избавить Анну от иррационального страха в отношении родов. Она видела, что тело сестры идеально подготовлено к ним без каких-либо осложнений. Для успокоения они взяли в городской библиотеке Пальмы книги, объясняющие естественные роды в странах Северной Европы, где женщины спокойно рожают дома, без хирургического вмешательства, наложения швов, капельниц и мониторов. Их учат правильно дышать, чтобы терпеть боль в пояснице; они рожают детей в присутствии своих партнеров и при поддержке акушерок. Если бы Анна захотела, она с помощью Марины тоже смогла бы. Дома, вдвоем, и, конечно, они рассчитывали еще на Армандо…

Марина уговорила сестру принять душ. В это время началась повторная схватка. Анна испугалась и молча терпела боль. Истек еще час, в течение которого у нее почти не было схваток. Марина приготовила настой, и они спокойно его выпили.

Телефон резко зазвонил ровно в девять.

– Анна, – отреагировала Марина, слегка повысив голос, – это твои роды и твоя будущая дочь. Ты не обязана делиться ими со своей свекровью против собственного желания.

Сейчас, оглядываясь на четырнадцать лет назад, Марина подумала, что, видимо, зря она сказала ей такое. Вероятно, Анна должна была ответить на звонок, и тогда ничего бы не случилось… А может, все-таки и произошло бы.

Анна беспокойно и испуганно хлопала глазами в ожидании боли, которая все усиливалась.

– Марина, лучше отвези меня в больницу.

– Если хочешь, так тому и быть.

Они сложили в розовую сумку розовые распашонки, розовые шапочки и крошечные розовые варежки.

Через час акушерка лет пятидесяти, деловая и неразговорчивая, занималась Анной в роскошной частной клинике Пальмы.

– Королева, это уже пятая схватка. Сейчас поставим тебе клизму и спустимся в операционную.

– Но я могу еще немного потерпеть, моя сестра гине…

– Ах, королева, эту боль… тебе придется умножить на десять, – отрезала она.

Марина подавила возникший у нее порыв и промолчала.

Они спустились в операционную вместе с Мариной. Она стала рядом с сестрой и молча наблюдала. Анна села в акушерское кресло. Ей согнули спину и ввели анестезию в позвоночник. Пациентку положили на стол, приблизив ягодицы к краю, и раздвинули ноги. Затем зафиксировали лодыжки клейкой лентой. Явился гинеколог, поприветствовал присутствующих. Засунул обе руки во влагалище роженицы и разорвал «сумку». Извлек руки из тела Анны и взялся за ножницы. Ввел их во влагалище и сделал прямой двухсантиметровый разрез в направлении ануса. Потом взял шпатели, вставил их во влагалище и извлек плод. Младенец заплакал и был передан акушерке, а та подошла к металлическому столу.

Во время всей операции Марина ласково смотрела на сестру, молча держа ее за руку. Глубоко вздохнула, увидев недостойное обращение, которому подвергли двух существ, являвшихся частью и ее жизни. Но не подавала вида и поглаживала испуганную сестру. Марина хранила молчание на протяжении всей операции, но не смогла не вмешаться в конце. Наверное, ей стоило бы заткнуться. Вероятно, если бы она промолчала, ничего бы не случилось, ничего.

– Пожалуйста, не могла бы ты принести девочку моей сестре? – строгим тоном сказала Марина акушерке.

– Чего-чего? – переспросила она.

– Того самого – ты принесешь ребенка и положишь на грудь матери.

– Сначала я ополосну младенца, – сухо ответила акушерка.

Должно быть, Марине не следовало этого делать, но она, не говоря ни слова и не обращая внимания на истерический плач племянницы, подошла к женщине и вырвала ребенка из ее рук. Акушерка бросила на нее презрительный взгляд, однако Марина уже устремила взор на свою племянницу, очень толстую, неприглядную и слишком плаксивую, и поднесла ее к сестре, простершей руки. Анна положила малышку себе на грудь и обняла, испачкавшись кровью и плацентой. Она утолила, наконец, жажду материнства после десяти лет ожидания.

Две ночи они провели в больнице почти без сна. Анита постоянно требовала материнскую грудь и припадала к крохотному соску, из которого не выделялось ни капли молока, а только молозиво. Но для младенца весом четыре килограмма двести семьдесят пять граммов молозива оказалось недостаточно, а молоко появлялось только через тридцать или семьдесят два часа. К тому же в клинике невозможно было спать. И если будила не Анита, то это делали гинеколог, педиатр или акушерка, ставшая еще более сухой, чем прежде. Они украдкой покачивали головой, разглядывая девочку с боксерским носом и хмурым взглядом. Да, внешностью в отца.

Наконец, явился и он. Как ни в чем не бывало и подавляя своим присутствием окружающих. Громко изрек:

– Анна! Ну почему ты не предупредила мою маму? Здравствуйте, Марина.

Армандо уселся на кровати рядом с женой и дочерью. Марина заметила, что лицо сестры отражает смесь любви и грусти. Она чувствовала, что Анна жаждет объятия коренастого мужчины. Сестра приблизила губы к губам мужа, и он вяло поцеловал ее… Ну вот, Анна и сформировала семью, которую стремилась создать. Полную семью Гарсиа Вега. По неизвестной причине сцена сидящей на кровати троицы напомнила Марине рекламную фотографию американского страхователя жизни, размещенную вдоль филадельфийских автострад и изображающую двух моделей с силиконовым младенцем на фоне декораций, сооруженных на съемочной площадке.

Образ семьи Гарсиа Вега показался ей такой же грубой фальшивкой, как и реклама вдоль шоссе.

Вскоре пожаловала свекровь. Разговаривая чересчур громко, она для начала чмокнула сына, а потом без спроса взяла внучку из рук матери.

– Сегодня вечером с тобой останется моя мать, – объявил Армандо. – А мне надо отдохнуть, я провел в воздухе четырнадцать часов.

Марина запомнила лицо сестры, когда она услышала эту фразу и чуть не расплакалась. А Марину переполнила злоба на равнодушие зятя и на покорность Анны. Марина посмотрела на сестру, не говоря ни слова, но задержав взгляд. Анна, это твоя жизнь. Твоя. Не бойся и не молчи. Обе так хорошо знали друг друга, что Анна прочитала все это в глазах Марины. Однако она пожаловалась лишь мимолетно и опустив глаза, а получила в ответ быстрый поцелуй мужа, разглядывая чулки на ногах удушающей своим присутствием свекрови.

Марина вспомнила свой поверхностный разговор с зятем в машине по дороге домой, неизбежно начавшийся фразой «с каждым годом ты все хорошеешь», которую Марина ненавидела и считала никчемной, но за которую она вежливо благодарила. Так, как ее и учили: не вступая ни на йоту в игру, которую он хотел бы вести. Армандо таков, он чувствовал себя обольстителем с