Мой игривый тон Жорж проигнорировал, ответил очень серьёзно, с неуловимой тоской в голосе:

— Я никому не открывался об этом в училище, Роман. Могу ли рассчитывать, что после того, как расскажу тебе, ты сохранишь моё откровение втайне?

Едва замолчав, Георгий тут же торопливо добавил:

— Я молчал до того, молчал бы и далее — но теперь, после этого боя, чувствую просто необходимость рассказать обо всем… Понимаешь? Это как… Не знаю. Как потребность в исповеди, наверное…

— Ну, друг мой… Все же исповедать тебя я могу, лишь если ты будешь при смерти — и дай Бог, чтобы такого не случилось в ближайшие лет семьдесят! Но про моё умение хранить чужие тайны можешь не беспокоиться — твоя тайна останется тайной.

Георгий, благодарно кивнул — и, отложив ложку в сторону, начал быстро и сбивчиво говорить:

— Она не благородных кровей. Дочь кухонной прислуги, живущая при нашем поместье; её бабка была ещё нашей крепостной. Да и после отмены крепостного права для прислуги нашей изменилось не многое… Так вот, мы с Настей сверстники, все детство росли вместе — и пока были детьми, сословной разницы не ощущали. Потом… Потом многое поменялось, и будучи уже отроком, я отдалился от друзей детства низшего сословия… Но все изменилось, когда Настенька повзрослела и заневестилась. Все изменилось…

Лицо Жоржа приняло задумчивое выражение — а взгляд затуманился:

— Она вдруг оформилась в на диво ладную, тонкую в стане и гибкую как ртуть девицу со смеющимися, лучистыми глазами — и тугой косой чёрных как смоль волос до самого пояса, и даже ниже его…

Георгий неожиданно покраснел, словно вспомнив что-то совершенно сокровенное и одновременно с тем неприличное, после чего скомкал описание девушки — и тут же сменил русло разговора:

— Короче говоря, подруга детства выросла в неожиданно пригожую девушку. И невольно я начал оказывать ей знаки внимания… Нет-нет, не подумай плохого! У меня не было низких мыслей, я ничего не требовал взамен за свои подарки! Мне было достаточно той радости и счастливых лучистых улыбок, что озаряли её лицо, когда Настя получала гребешок, зеркальце или какую иную безделушку, ничего для меня не стоящую. Мне было приятно быть… Добрым бариным и благодетелем в её глазах — а к большему я и не стремился. Хоть и мечтал — иногда…

На мгновение Жорж замолчал — но глаза его засверкали особенно ярко:

— Но однажды, когда я подарил ей шёлковый персидский платок… Настя меня поцеловала. Жарко поцеловала… Очень жарко. И я не сдержался — до того ярко вспыхнула страсть! Я взял её… Не против воли! Как кажется… Быть может, Настя и пыталась как-то остановить меня, стыдливо сопротивляться — но это было все столь робко и естественно для невинной девицы… Что лишь разжигало меня. Впрочем, я и сам до того не знал женщины…

В этот раз Георгий замолчал надолго — и счастливый блекс в его глазах сменился запоздалым раскаянием:

— После того раза я бывал с Настей регулярно, едва ли не каждую ночь. Я уже не признавал запретов, а девичья стыдливость моей подруги вскоре сменилась женской искушенностью, и неподдельной радостью нашим встречам… Так продолжалось около месяца. И да — при всем при этом у меня была невеста… Точнее, отцы ещё в годы нашей юности договорились, что поженят меня — и баронессу Разумовскую. Довольно милая благородная девушка, довольно долго бывшая единственным объектом моей влюблённости. Но когда я познал Настю, познал близость женщины — невинный флирт с баронессой стал блеклым и безынтересным. А ранее казавшиеся такими волнующими лёгкие прикосновения на балах перестали быть таковыми. Хотя смотря на Екатерину Павловну, я не мог не задумываться о том, как она выглядит обнажённой, как будет вести себя в первую супружескую ночь, как окажется в моих объятьях… Как примет меня. А потом… Потом Настя заявила мне, что непраздна. Это был такой шок! Понимаешь меня, Ром? Я ведь не хотел детей от прислуги — и уж тем более не думал жениться на ней, как…

— Как пристало на самом деле человеку благородному?

Моё замечание, озвученное максимально нейтральным тоном, заставило Георгия мгновенно залиться густой краской.

— Н-да, как пристало человеку благородному… Но я испугался. Предложил расстаться, объяснил, что обещан другой, что не могу быть мужем прислуги… Предложил дать денег, чтобы вытравила плод…

— А она?

Жорж ответил с глубокой горечью в голосе:

— Убежала в слезах, отчаянно рыдая. А на следующее утро её мать пришла к моим родителям и потребовала больших отступных за бесчестье дочери… Мой отец сгоряча прогнал обеих из дома — и тогда Глафира, Настина мама, распустила слух о случившемся. Они обе уехали в город, устроились прачками — но слух дошёл до баронессы и помолвка расстроилась. Я был опозорен — но тут началась война, я отправился в училище… И вот я здесь. А Настя снится мне по ночам…

Глубоко вздохнув, тщательно подбирая слова, я начал говорить:

— Тут, безусловно, нужна исповедь. Причём не только за блуд, но и за то, что обесчестил девушку. А если она ещё и воспользовалась твоим советом, и вытравила дитя… Тогда ты также причастен и к детоубийству Георгий. Это очень тяжкий грех… Кроме того, вера без дела пуста — а раз так, то коли выживешь, тебе стоит поступить в соответствие с кодексом офицерской чести: жениться на матери своего ребёнка, жениться на женщине, подарившей тебе свою честь… Она ведь полюбила тебя Жорж, всем сердцем полюбила. Близость с Анастией не была платой за твои подарки — но именно они, именно твоё внимание и подспудные желания, кои она если и не поняла, то прочувствовала… Все это разожгло в ней искренние чувства. И ты несёшь полную ответственность за содеянное…

Георгий лишь покачал головой в ответ:

— Но она не благородных кровей! Она всего лишь прислуга!

Я остро посмотрел в глаза товарища:

— И я не благородных кровей. И Степан не благородный. Но ты ведь не чураешься есть с нами тушенку из одной банки, верно? И в бою мы равны, и на равных сражаемся, прикрывая друг друга. И Андрей не благородный — но ты ведь скорбишь о его гибели, разве не так? Георгий, пойми простую вещь: Господь не создал нас рабами и господами, Господь создал равных людей. Мужчину и женщину, чьими потомками мы все и являемся… И перед Богом, как помнишь, нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни господина, ни барина и слуги… И перед Его лицом ты