третий, последний! И вот уже я сам вынужденно закрыл барабанную защелку револьвера — зарядив подрагивающими от напряжения пальцами только пять патронов… При этом отчаянно ругая про себя приемную армейскую комиссию, настоящую на переделке исходного образца нагана на версию с поочередной зарядкой камор!

— В сторону, Андрей, в сторону! Перезаряжайся!

Крутанув барабан с заряженными каморами назад, я замер рядом с Андреем по левую сторону хода сообщения… Но снег под ногами бегущих вперед османов захрустел уже едва ли не над нашими головами!

— Мартаэравер!!!

— В штыки!

— АЛ-Л-Л-А-А-А!!!

Растянутые по позиции довольно редкой цепью бойцы армянского ополчения и русские прапорщики встречают добежавшего до траншеи врага винтовочными выстрелами в упор — и длинными выпадами более, чем полутораметровых трехлинеек со штыками! Габаритов пехотной винтовки Мосина (в неукороченном «драгунском» варианте) за глаза хватает, чтобы из окопа дотянуться до живота замершего у бруствера врага… Турки, впрочем, также стреляют в ответ, также пытаются уколоть сверху — хотя маузер с ножевым штыком уступает царской трехлинейке в длине на целых двадцать сантиметров!

Но — османов, добежавших до окопов, все равно больше. И поравнявшись с траншеей, многие тут же спрыгивают вниз, держа в руках кто винтовки, а кто и оголенные дедовские ятаганы, незамедлительно пуская их в ход. Особенно, когда противник оказывается развернут к ним спиной…

— Получай, тварь!

На моих глазах турок зарубил вогнутым клинком прапорщика, мгновением ранее насадившего на штык целившегося в него же османа… Прапорщик отчаянно вскрикнул — а я выстрелил уже в спину врага, в бессилии выгнувшегося назад, получив «маслину» в хребет… Еще один осман заприметил мой выстрел — и, замерев над бруствером, он вскинул винтарь к плечу, направив на меня ствол маузера! От волнения я дважды нажал на тугой спуск — и дважды попал… Первой пулей задев правую руку врага (и тем самым помешав тому точно выстрелить) — а второй удачно достал турка в живот, сложив его пополам!

Очередной выстрел — в сторону офицера-османа, бегущего по окопу к нам навстречу и сжимающего длинноствольный пистолет в руках. Слава Богу, я заметил его первым! Пуля попала в грудь врага, под левую ключицу, отбросив того на спину… На близкой дистанции самовзводный револьвер рулит!

— Рома!!!

Отчаянный окрик Андрея обдает могильным холодом по спине; подняв наган кверху, я поспешно нажал на спуск — выстрелив одновременно с турком, замершим прямо над нашими головами! Отчаянно вскрикнул от боли «балагур» — а осман, поймав пулю едва ли не в самое «солнышко», безмолвно рухнул вперед, в траншею…

— Держи, кха-кха… Держи!

Мой соратник ранен в грудь — и судя по сразу же выступившей крови на губах да какому-то свистящему звуку, задето легкое… Отчаянное сожаление заставляет меня бессильно скрипнуть зубами — не прикрыл, не уберег товарища! — я подхватил из слабеющей руки прапорщика протянутый мне револьвер. Закрыв защелку барабана, мельком отметил, что заряжены шесть камор…

Очередной враг выныривает из хода сообщения, оставленного «без присмотра», держа германский маузер с примкнутым ножевым штыком наперевес. Он замечает меня, склонившегося к Андрею, на секунду раньше — но с длинноствольной винтовкой в узкой траншее всегда неудобно. Вот и турок замешкался, разворачиваясь в мою сторону, подняв при этом ствол винтаря над головой, и только после направив его на меня… Точнее — лишь попытавшись направить. Я, даже не пытаясь отступить от Андрея, вполоборота развернулся к новому врагу — после чего нажал на спуск, выстрелив прямо от живота!

— Первый…

Начав обратный отсчет оставшихся в барабане патронов, я шагнул вперед — и высунувшись в ход сообщения, тут же утопил спусковой крючок. С двух шагов не промахнулся и навскидку, сняв очередного противника — после чего затравленно оглянулся по сторонам.

— Второй…

Наган дал мне необходимое преимущество в ближнем бою, позволив зачистить окружающее пространство от османов. Слева и справа по траншее также часто хлопают револьверные выстрелы, «равняя» число сражающихся… Но накал схватки между ополченцами и прорвавшимися турками заставляет невольно передернуть плечами. Люди убивают друг друга со звериной ненавистью, выкрикивая последние ругательства — или рыча от ярости…

«Фехтовать» на примкнутым к винтовкам штыках в условиях узости окопов крайне неудобно — и, опустошив магазины винтовок, большинство солдат отбрасывают их в стороны. Хотя есть и другие — те, кто продолжают колоть врагов длинными выпадами, стараясь удержать их на дистанции… Один из ополченцев на моих глазах с яростью пронзил грудь османа длинным выпадом — все честь по чести! Вот только удар вышел такой силы, что винтовка вошла в тело турка по самую мушку — и застряла. Мгновением спустя обезоруженного ополченца зарубил саблей турецкий офицер (или унтер), тут же вскинувший клинок для нового удара… Впрочем я успел его застрелить:

— Третий…

Так вот, большинство солдат с обеих сторон кидаются друг на друга, зажав в руках маузеровкие штык-ножи, кавказские прямые кинжалы «кама» или кривые «бебуты», более длинные ятаганы — уступающие, впрочем, офицерским шашкам… Но те также неудобны в траншейной схватке. В итоге бой превратился в беспощадную резню на ножах, в бойню, в которой побеждает тот, кто успевает ударить первым! В ней нет правил — и удары наносятся и в спину, и с боков, никто не стесняется добить упавшего на окровавленный снег противника… Треск разрываемой плоти, отчаянные крики раненых, зажимающих распоротые животы, раны лица, глаз, шеи, яростный мат и рык, часто мелькающие, перепачканные красным клинки — все это я успел разглядеть в мешанине тел с отчаянной жестокостью убивающих друг друга людей… При этом судорожно вдыхая воздух, пропитанный тяжелым запахом крови и сгоревшего пороха.

Вот она, траншейная схватка во всей ее «красе»…

С сомнением я взглянул в пустующий ход сообщения — ведь если кто из него полезет, я так и так окажусь к противнику спиной! Но вроде бы отрезанные шрапнелью турки уже все в окопах, новых бегущих в атаку не видать… Затем я с тяжелым сожалением оглянулся на уже отмучившегося Андрюху — и побежал вперед, на ходу забивая патронами пустующие каморы револьвера.

Впереди по траншее наблюдается какая-то непонятная возня. Но всмотревшись вперед, чтобы понять происходящее, я уже мгновением спустя почуял, как меня начинает колотить от отвращения и ярости… И тут же разрядил два патрона в спины турок, безжалостно рубящих уже безмолвного прапорщика, все еще вздрагивающего от ударов ятаганов!

Третий выродок чисто случайно ушел от пули, судорожно рванувшись в сторону — и тут же наотмашь рубанул от себя, удачно попав острием клинка по стволу нагана! А я ведь итак едва успел отдернуть руку от стремительно