Аарон Бартон, Мария. Низенький, коренастый, семнадцатилетний — ему я верю насчет возраста. Рыжий, весь в веснушках, говорит с еле заметным шотландским акцентом, не выговаривает «г». Он из «Детей часовни». Поступил в хор три года назад, через год ушел, а прошлой зимой вернулся. Сразу после казни Эссекса — случайно или нет? Мастер «Детей часовни» сказал Шекспиру, что Бартон не назвал причины своего ухода и причины возвращения и не рассказывает, чем занимался. Такие провалы в биографии и попытки что-то скрыть всегда подозрительны.

Грей Харгроув, один из потерпевших кораблекрушение близнецов. Высокий, долговязый, темноволосый, он утверждает, что ему семнадцать, а выглядит на пятнадцать. Держится тихо, но если уж говорит, то говорит хорошо. Утверждает, что состоял в странствующей труппе в Ноттингеме, выступал в трактирах и гильдиях, а в прошлом году переехал в Лондон, чтобы поступить в «Глобус» или «Фортуну». Видимых недостатков в его выступлении не было, но мне все равно не понравилось: он читал из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера, довольно вычурные стихи для бродяги. А еще глаза у него бегали, и держался он неестественно. Странно для опытного актера.

Кристофер Альбан, Кит, который играет Виолу. Мальчик с очаровательным голосом и необычной прической, который читал стихи Марло и утверждал, что у него нет вовсе никакого опыта, что он простой конюх из Плимута. Его голос настолько понравился хозяину дома, что тот дал парню лошадь и денег на дорогу и отправил в Лондон, поступать в театр.

Это, скорее всего, ложь. Кит — отличный актер, быстро учится, всегда приходит вовремя и всегда готов к репетиции. Какие бы изменения ни вносил Шекспир в его реплики, к утру он всегда их выучивает и зачастую подает по-новому. В сценах, где он играет вместе со «Слугами лорда-камергера», он делает все по-своему, но им не в чем его укорить. Его поведение безупречно, и он быстро становится всеобщим любимчиком. В том-то и беда. Конюх не может быть любимчиком — ни в театре, ни среди этих людей. Конюх не может прочесть эти строки и понять, как именно их нужно произносить, что в них заложено. Я хочу узнать, в чем дело.

Актеры расходятся. Я иду за ними, поглядывая на Алара, Бартона и Альбана на деревянной лестнице, ведущей к задней двери. Бёрбедж с дружками уже ушли, так что новички оживляются, болтают, порой даже смеются. Снаружи быстро темнеет, небо на западе рыжеет и розовеет. Но скоро вся эта красота обернется уродством, распахнут двери бордели и пивные, и люди, у которых слишком много денег и времени, заявятся в них в поисках карт, выпивки и женщин.

Туда-то и направляется половина актеров, в том числе Алар и Бартон. Харгроув и другие сворачивают в Роуз-алей, улочку за «Розой» и «Глобусом». Они идут на север, в Бэнксайд, чтобы перейти на другую сторону Темзы и попасть домой. Я почти решаю пойти за Аларом и Бартоном, чтобы проследить за обоими разом, но почему-то смотрю на Кита. Он замирает посреди улицы, стоит в толпе, ожидая, пока остальные, не замечая, что он отстал, отойдут подальше.

Он поворачивает на юг, к «Розе». Там ничего нет, только театр, а за ним поля да пастбища. Этого уже хватило бы, чтобы я позабыл об Аларе, но тут Кит украдкой оглядывается через плечо, и я решаюсь. Жду, пока он отойдет на двадцать футов, и следую за ним.

«Розу» закрыли с год тому назад. Марло служил там главным драматургом, как Шекспир в «Глобусе». Когда он ставил там по шесть пьес в неделю, я бывал в «Розе» так часто, что и не сосчитаю теперь. Я хорошо помню и стены из обточенных бревен, и соломенную крышу, под которой птиц нынче больше, чем когда-то публики, и розовый сад, в честь которого театр получил имя. Теперь он заброшен, но розы не засохли, а разрослись, спутанные ветки щетинятся шипами и гнутся под тяжестью цветов.

Кит пробирается к заднему входу «Розы». Я понимаю, что парень уже бывал здесь раньше, очень уж уверенно он движется в сумерках; знает, что дверь заедает, знает, как ее нужно дернуть, а потом толкнуть, чтобы слетела защелка. Он заходит внутрь и прикрывает за собой дверь. Я жду несколько мгновений и следую за ним. На полпути к дверям я слышу высокий, сильный звенящий голос, взлетающий к стропилам театра, разносящийся в напоенном ароматами воздухе.

— Притворство! Ты придумано лукавым, чтоб женщины толпой шли в западню… Западню… — Кит замолкает, потом начинает снова: — А если женщина, то как бесплодны… — Он комкает пергамент, бурчит что-то и продолжает гораздо тише: — Обманутой Оливии надежды!..

Он репетирует. Теперь я понимаю, почему он такой хороший актер. Я повторяю его трюк с защелкой и проскальзываю наверх, в ободранную гримерную. Я смотрю, как он меряет шагами сцену, как в задумчивости грызет ноготь, бормочет свои реплики снова и снова. Света не хватает, чтобы читать слова, но, возможно, так и задумано: темнота заставляет его напрягать память.

— Орешек этот мне… неясен? Не по зубам. — Кит замолкает, щурится, не может ничего разглядеть и вздыхает. — Не по зубам…

Я выхожу вперед и подсказываю ему:

— Лишь ты, о время, тут поможешь нам!

Он резко вздыхает я напугал его — и отпрыгивает назад, в тень, и я на миг теряю его из виду.

— Тоби… — говорит он наконец. — Что ты здесь делаешь?

У меня, как всегда, уже заготовлен ответ:

— Так уж вышло, что я тоже тут репетирую.

— Да? Что-то я тебя тут раньше не видел.

— Значит, нам было суждено встретиться.

Кит выходит вперед, на участок посветлее.

— Я уже заканчивал, — говорит он, хотя я знаю, что это неправда. — Уступлю тебе сцену через минуту. — Он снова уходит в темноту, разыскивает свою худую куртку, которую накидывает на худые плечи.

— Давай лучше репетировать вместе, — предлагаю я. — У нас много общих сцен, и мы оба тут, почему бы и нет?

Кит замирает и смотрит на меня настороженно, как смотрел бы при встрече в темном закоулке. Ему явно не хочется принимать мое предложение, но мне нужно, чтобы он согласился. Этот вечер должен принести хоть какие-то плоды, а я уже упустил Алара, Бартона и Харгроува. В «Глобусе» Кит держится замкнуто, так что совместные репетиции помогут узнать его, понять, что он может мне дать и куда привести.

— Или давай составим расписание, — предлагаю я, когда он не отвечает. — Например, ты занимайся каждый день с трех до шести, а я — с шести до девяти. Но ты, конечно, будешь отвечать, если я в темноте упаду и ногу сломаю. Или давай поделим дни, каждому по три в неделю, и кинем кости, кому достанется седьмой. Или можно устроить поединок! Я не хочу драки, но уверен, что под твоей скромной наружностью скрывается храброе сердце, и ты хладнокровно прирежешь меня ради своих гнусных целей!

Губы Кита дергаются в подобии улыбки.

— А почему ты не репетируешь с Бёрбеджем и остальными? — спрашивает он.

Странный вопрос. Заданный без всяких оснований. Но все же я глотаю наживку:

— С чего бы? Я с ними толком не знаком.

— Мне казалось, что знаком, — хмурится он. — Я тебя раньше уже видел.