максимальный срок. – Володя потянулся и продолжил. – Когда вышел, мне исполнилось двадцать шесть. Слушай, заодно расскажу, что дальше было.

– Лучше в другой раз, ладно? – Сашке стало тоскливо: «Неужели до конца жизни буду слушать подобное?»

Признали Сашку нормальным и отправили обратно – В Стерлитамак. Время катилось в ожиданье суда. С адвокатом, которого наняла Люба, увиделся он перед судом. Это был гладенький мужичок, на дорогом пиджачке которого прикручен был ромбик высшего образования. Очень удивила Сашку позиция его:

– Вот что, дорогуша, на суде сделай вид раскаявшегося человека. Не лепечи, что ударил случайно. Для судьи это повод подумать, что юлишь, не раскаиваешься. Да, ударил, потому что был пьян и не управлял собой. Но об этом жалеешь и приносишь извинения сотруднику. Запомнил?

– Он и добивается, чтобы я сознался, что специально ударил.

– Да так и выходит, как не понимаешь! – вскрикнул адвокат. – Влип ты по уши, парень, и, чтобы ты не говорил, это слова, а разбитый нос – факт. Говори, как учу, не то пяток получишь.

Скользким показался адвокат Сашке. Но хорошую Сашке характеристику с работы на суд представил, и показал судье вырезку из Омской городской газеты, где изображён был Сашкин портрет, а под ним написана статья о лучшем на строительстве каменщике. Газету, конечно, дала ему Люба. Всё-таки, она молодчина! Вот только не сможет, вертихвостка, ждать его, если осудят, закрутит…

Сашка на суде упёрся и говорил только то, что было. Дружинники врали дружно, но всем присутствующим было понятно, что они смущаются и путаются в показаниях. Даже судья головою покачала. А вот рабочие с ТЭЦ говорили о нём только хорошее, и, их слушая, Сашка низко опустил голову и вытер слёзы. И это не ускользнуло от внимания судьи, пожилой женщины со строгими, но печальными глазами. И уж как не пытался милиционер представить дело так, что напившийся хулиган сознательно избил его, сотрудника при исполнении служебной обязанности, и как не резвился молодой прокурор, припомнивший прошлый Сашкин срок и запросивший пять лет, судья дала ему всего год и четыре месяца заключения. Значит, отсидеть осталось год. Когда уводили его из зала суда, Люба сказала громко:

– Держись, Сашенька, буду ждать.

32

В зону прибыл он с гитарой – её передала ему Люба. Там он увидел Вовкиного дружка, грузина Алика. Тот как будто Сашке обрадовался, усадил за столик и накормил ломтями жёлтого сала, окороком и консервами, поставил даже бутылку водки. Сашка понял, что Алик здесь в авторитете. Оказалось, у него немалый срок, несмотря на то, что мать его в Грузии работала прокурором и связь с Москвой, конечно, поддерживала. Знакомство с Аликом, да и музыкальные способности помогли Сашке безболезненно вжиться в порядок зоны. Сразу же нашлось место в небольшом оркестре, в котором Алик спасался от скуки, посадив себя за барабан. И работу Сашке дали нетрудную: катать вагонетку со стружкой из мебельного цеха к котельной. Командовал котельной сутулый, с глазами навыкате, зэк, которому сидеть оставалось три года. Оглядев цех и покричав недолго, он шёл наверх, в свою каморку, неся напряжённо плечи, как будто на них навалили камень. Издалека он казался стариком, хотя было ему тридцать лет. Иногда в котельную приходил теплотехник, накинув на форму лёгкую куртку. Помня о случае, когда до него придирчивого теплотехника сожгли в топке, он поддерживал дружеские отношения с заключёнными, передавал им с воли чай и курево. Близко к котельной располагался сушильный цех, где сохранялось тепло и приятно пахло досками. Здесь шестнадцатый год правил худой и сморщенный от постоянного чефира зэк, отзывающийся на имя Лёха. Густой чефир он заваривал в кочегарке, в жестяной, высокой банке. Чефир – всем был здесь другом: развеселит и кровь погоняет. Называли его «купеческим чаем».

Итак, вжился в лагерную жизнь Сашка, но… Недавняя воля, где он какие-то строил планы и свободное время отдавал любимой музыке, чтению книг и влечению молодости, – эта оставалось в душе. По совету Алика он поступил учиться на кочегара, чтобы зимой оказаться в тепле. Вечерами читал, чувствуя, что книги, не как другим, заменяют ему и чефир, и картёжные игры, и слушанье тупых пересказов чьих-то историй. Одновременно ему пришло в голову излагать мысли с помощью дневниковых записей. Эту мысль подогревала мечта когда-нибудь описать о долгих своих мытарствах. Вскоре привычка вести дневниковую запись укрепилась в нём и превратилась в необременительную необходимость.

Дневниковые записи Сашки Ерёмина

10 Сентября

Подошла осень. На репетиции только мешал оркестру: одолевали мысли. Снова подкинула судьба мне испытание, через которое, думал, уже прошёл. Нет писем от Любы. Понятно. Болят руки: накануне пришлось таскать носилки с песком. Записаться нужно бы в школу – меньше будет времени на раздумья.

15 Сентября

Мог проспать на работу. Во сне видел Вовку – как будто я маленький, а он принёс мне конфеты. Алика посетила мать. Люба не пишет. Скорее всего, скрутилась… Попрошусь о переводе меня из котельной в станочный цех – в нём больше заработок. В последние дни стали плохо кормить – сегодня на обед принесли кусок ржаного хлеба и чашку баланды. И в ларьке ничего нет, даже хлеба. Зато приятно пройтись по воздуху: обдувает ветерок, приходит ощущенье свободы. Я её легко потерял… Здесь, впрочем, как и я, многие сели совершенно случайно. Правду говорят: не зарекайся от тюрьмы. А чаще попадает сюда тот, кто по течению плыл. Таких пловцов тащит на пороги. Плыть нужно по-всякому – и против течения. Такая у меня появилась диалектика. Набрался словечек, грамотей с начальным образованием. Напишу Любаше ещё письмо. Алик сегодня сорвал репетицию: ключи от инструментов были у него, но он ушёл на свидание с матерью. Я близко подошёл к забору, где вахта, чтобы вызвать дежурного и попросить его забрать ключи, но вдруг взяла такая меня тоска от мысли, что вряд ли ко мне кто-нибудь приедет. И тогда я, плюнув на репетицию, пошёл отдыхать. Когда пришёл со свидания Алик, повеселевший, то угостил дешёвыми конфетами. Не зря они мне снились.

20 Сентября

На завтрак, наконец, дали нормальную пшённую кашу. Но я был под впечатлением сна. Мне снилось, что я на аэродроме, но нет денег на билет. Вдруг вижу Алика – он даёт мне пачку купюр. А я ему – яблоко, и прошу откусить хотя бы один кусочек. Он отказывается. Я умоляю. Тогда он откусывает и начинает хохотать.