– Сука! – выдохнул Сашка и, более не управляя собой, повернулся резко и подался прочь.

«Предала и эта… Сломала жизнь нашу махом. Столько усилий, такие планы были – и всё рухнуло. Что же вы, бабы, ломаете самое дорогое…» С такими мыслями Сашка направился не к Ивану, а к Косте: не хотел слушать тёткиных советов. Попутно купил в магазине бутылку водки. Объяснил ему приход кратко:

– Ты был прав по поводу её. С бригадиром закрутила…

Когда выпили, он рассказал подробней о случившемся и о своих прежних сомнениях. Костя, поставив на стол вторую бутылку, запинаясь не особо работающим языком, начал философствовать на тему морали:

– Пока ты, Сашка, молод и детей нет, плюнь… Ищи жену, как я: с мордой крокодила. А надо будет порезвиться – только моргни, ты видный. Ну, а приспичит, и на своей порадуешься: ночью лица не видно, а остальное у них одинаково… Вот так…

– Трудно будет расстаться, нравиться она ещё, – глухо ответил Сашка.

– Придётся. Если сорвалась – не удержать, хоть на кресте будет молиться, клясться. Бросай, это не обсуждается.

– А где жить? Был бы мальчишкой, запрыгнул бы на крышу вагона и умчался, куда судьба вывезет.

– Помогу: у меня знакомый отправляется на материк. Жена его туда уехала. У него двухкомнатная в центре. Комнатки, правда, небольшие. Ну, это неважно. Он ищет прописать кого-нибудь. Понимаешь? Не бесплатно. Выписывайся – и к нему. Он просит две с половиной тысячи рублей. Вот и выход.

– Никакой не выход: откуда у меня такая сумма?

– Нет, выход: я займу, а в забой пойдёшь – рассчитаешься. Утром пойдём договариваться, посмотришь квартиру.

В кухню вошла Шура; покачала головой:

– Спать не думаете?

Опохмелившись, утром друзья пошли к Костиному знакомому. Хозяин засуетился, показал комнатки, усадил за круглый стол, налил чаю.

– Стол, вон – крепкий, – стал он тараторить. – Оставляю, тебе на всю жизнь хватит. Семейную кровать оставляю – пружины, что надо, и посуду оставляю. Вселяйся, живи, и покупать ничего не надо. Я пропишу, но переедешь позже – когда буду съезжать. Пойдёт?

Выписка из своей квартиры и прописка в центр города заняли немного времени. Ночевал все эти дни он в общежитии у знакомых, иногда у Кости. Возвратилась привычка частой выпивки, так как в общежитии пили все, а к Косте без бутылки являться было неловко. Засиживался у него допоздна. Костя за выпивкой становился разговорчивым, темы затрагивал разные, однажды затронул такую:

– Противно, Саша, читать в газетах, как кукурузник долбит вождя. Он же этим обрушил в народе веру в нашу власть. Понимаешь? Это предательства страшней! Вера в Сталина войну помогла выиграть, а потом разруху одолеть. А он, знаешь, чем бьёт его? Невинно осуждёнными. Всех ему приклеил. Невинные, конечно, были, например, моя жена… Но ведь не все. Сталин новую страну выстроил, могучей сделал. Помешала война. Но под его руководством коричневую чуму победили. Иначе бы Русь пропала. Навеки. За это Сталина будут помнить, как Петра. – Костя глянул на Сашку, как будто тот возражал. – Подумай, если нет хорошего вожака в стае волков – погибнет стая, если плох тренер – не добьются ничего спортсмены. Кукурузник не вожак, а предатель, я так считаю. Раз разрушил веру во власть, то полезет из щелей дрянь, и начнёт ломать страну. Я так думаю… Надеюсь, не побежишь на меня капать?

По правде, не задумывался о подобных вещах Сашка, хватало собственных забот. Но он чувствовал правоту друга.

Настало утро переселения. Пришёл Сашка вдвоём с Костей, ткнул ключом, но дверь им открыл пожилой, тощий мужчина. Оказалось, и он прописан в этой квартире. Мужчина проинформировал гостей о сложившейся ситуации. Показал Сашке его комнату, которая имела деревянную дверь с замком и ключом. И передал ему ключ. В комнате, на столе, лежала записка от убывшего на материк хозяина, в которой тот с ним прощался. Познакомившись с соседом по жилью, оказавшимся врачом, друзья пошли, по настоянию Кости, на третий этаж – к ещё одному его другу. Это был пожилой мужик, бывший военный лётчик. Встретил Костю он радостно. Владимир Байда, звали его, он имел награды и наградной пистолет. Посидели, обмыли вселение. Байда ударился в воспоминания, обмяк и заговорил о погибших товарищах.

27

Простил Сашка жену, не в силах был остаться надменным, когда явилась она на его квартиру и бухнулась в ноги в присутствие врача. Не искушённая в женских тонких штучках, Сашкина молодость, хоть и с сомнениями, склонилась в сторону прощения.

Продолжая ходить на курсы, он всё чаще забегал к Косте, отдыхая у него душой. Костя рассказал, как его Шура попала на Север по чужой воле – оказывается, была в плену, за это и осудили. Сашка заходил и к ней, в библиотеку, пристрастившись к чтению. Теперь, как и прежде, он не мог не почитать на сон грядущий, и отрывался от книги лишь под напором ласк неуёмной Любы. Чтенье книг, беседы с Костей, точнее, его откровения за стаканом водки, учили Сашку хоть временами отнимать у бегущей галопом жизни минуты для размышления, сопоставлять события.

Наконец курсы закончились, он получил удостоверение горнорабочего очистного забоя. Но надежда попасть в лаву, где рабочие как надо зарабатывают, не оправдалась. Его направили восстанавливать забой, разрушенный взрывом метана. Спустившись в шахту, Сашка увидел глыбы камня с прожилками угля и льда. Лёд подтаивал, тонны кровли готовы были в любой момент свалиться на рабочих. Особенно опасны были трещины – чуть тронешь, и – бух, вывалится с полтонны породы, успевай отбегать. На планёрке начальник участка как-то сказал:

– Вы, ребята, не столько за труд получаете, столько за страх.

Откаточный штрек с двумя колеями рельс после взрыва был завален. Бригада нагружала вагонетки и отправляла на-гора мокрую породу, всё глубже вгрызаясь в завал. Сооружали клеть из брёвен, которые раскрепляли, поглядывая вверх. Брёвна, всегда влажные, скользили. Укладывали горбыль. Начальство, что иногда наведывалось, метров за двадцать пять останавливалось и спрашивало:

– Как там вы, ещё живы?

Платили неплохо, но не так, как в лаве. Сашка продолжал проситься перевести его туда, но ответ был один: «Когда сдадим главный откаточный, тогда переведём».

Люба давно перебралась к нему, на новую квартиру, в центр города. Отношение в семье внешне выглядело пристойно, но ночи их стали иными: он чувствовал искусственность в её ласках, и зачастую его мучило воображение, рисующее, как она отдавалась бригадиру. А хотелось забыться, вернуть прежние ощущения, когда они сливались в объятиях, когда он думал лишь о ней, любимой. «Не