— Бабуленька, они все теперь боятся нацистов, — сказал Пауль.

— Это он-то боится? Да ведь он сам нацист! Он просто подлый субъект!

Эльфрида вскипятила на кухне кофе и принялась собирать на стол к ужину. Она принесла с собирать на стол к ужину. Она принесла с собой рыбные консервы и кусок сыра. Пауль остался с Фридой. Он сам не знал хорошенько, как ее утешить, что сказать. Никогда не разделял он политических взглядов тестя и шурина и никогда не понимал, как можно ради политики рисковать головой. Он считал их просто ненормальными. По его мнению, исторические события с железной неизбежностью следуют своим чередом, и люди здесь бессильны что-либо изменить. Гитлер, говорил он, явился как необходимое следствие всей той неурядицы, колебаний и полной растерянности, которые внесли люди, бывшие до него у власти. Конечно, это было катастрофой для его политических противников, но катастрофа ли это для всех, о чем неустанно твердили коммунисты, — еще не доказано. Во всяком случае, с приходом Гитлера к власти хуже не стало. А до него от месяца к месяцу становилось все труднее жить… Правда, Пауля потрясла трагическая судьба Вальтера. И то, что тесть, которому уже за пятьдесят, сидит в тюрьме, словно преступник, тоже ужасно!

— Проклятая политика! — сказала вдруг Фрида Брентен, прерывая молчание. — Я всегда говорила, что это плохо кончится.

И она опять разрыдалась.

Пауль ласково взял ее голову в обе руки.

— Не надо плакать… — уговаривал он. — Разве слезами горю поможешь?.. Чему быть, того не миновать, и с этим надо мириться… Не плачь, бабуля…

За ужином Эльфрида вдруг выпалила:

— Послушай, мама, ведь мне надо надеть траур, правда?

В первую минуту Фрида Брентен не поняла ее, но потом твердо сказала:

— Я не надену никакого траура!.. Нет, нет, я не надену.

Пауль вздохнул с облегчением. Эльфрида уже заводила с ним разговор о том, что ей, видно, нужно облачиться в черное платье, черные туфли и черные чулки.

— В таком случае, Элилейн, и тебе незачем надевать траур, — сказал он.

— А как будет с Петером? Может, возьмете его домой? С меня, право же, хватит одного Виктора.

— Но разве, бабуля, так уж тебе трудно оставить у себя малютку еще на несколько недель или месяцев? — сказал Пауль. — Кто знает, долго ли удержится Эли на работе. Женщин теперь повсюду стараются заменить мужчинами, даже на табачных фабриках. А как только мы скопим достаточно денег и прилично обставимся, ты сейчас же переедешь к нам. Хорошо, бабуля?

— Ну, в общем, поторопитесь, дети. Чувствую, что долго я так не протяну.

VI

Фрида Брентен решила испробовать все пути, какие только возможны. Она носилась по родным и знакомым, дежурила на пристанях, надеясь встретить своего брата Людвига, но в толпах рабочих, торопившихся с работы домой, разумеется, не находила его. Пойти к нему на квартиру Фрида не решалась; ей неприятно было бы встретиться с невесткой Герминой. Стоя однажды у выхода из Эльбского туннеля и глядя на рабочих, валом валивших мимо нее, она вдруг поняла, как безнадежна ее попытка разыскать тут Людвига. И только тогда призадумалась, чего, в сущности, она ждет от него? Если уж есть человек, который действительно ничего не может для нее сделать, да в этом случае, вероятно, и не пожелал бы, так это прежде всего Людвиг. Но ей попросту хочется повидать брата, поговорить с ним. Услышать слово участия. Почувствовать, что она не так страшно одинока.

В тоске, подавленная, возвращалась она домой.

Не отдавая себе отчета, почему и зачем она это делает, Фрида, едва дойдя до Миллернских ворот, свернула к станции городской электрической дороги и поехала в Эппендорф. Ей захотелось увидеть Отто, своего младшего брата. Встретиться с Цецилией она не боялась. Прежде Цецилия всегда была доброжелательна и отзывчива.

Отто в этот день работал в ночной смене. Цецилия радушно встретила Фриду, повела ее в кухню и тут же принялась хлопотать, кипятить кофе. Кухонька была, правда, маленькая, но удивительно нарядная и чистая. И вообще Фрида сразу же увидела, что Цецилия содержит дом в чистоте и порядке. А что за чудесная мебель! Столовая орехового дерева. На стенах большие картины. А эти восхитительные бледно-желтые шторы и накрахмаленные занавеси!

Понравилась Фриде и сама Цецилия. Ей, этой горячей «девушке с вместительным сердцем», как ее в насмешку называли в семье, тоже перевалило уже за сорок. Она все еще сохраняла стройность фигуры, хотя талию ее, конечно, уже нельзя было назвать «осиной». Свежей, здоровой, жизнерадостной была Цецилия. В ее зеленоватых, блестящих глазах все еще читались затаенные страсти и желания. Фрида отдыхала, слушая милую и непринужденную болтовню Цецилии. А ведь они годами не встречались!

— Знаешь, Фрида, — говорила Цецилия, выключая электрическую кофейную мельницу и засыпая в кофейник кофе, — Отто стал еще осторожнее, чем раньше. Он ни у кого не бывает. Вообще у нас нет знакомых, с которыми бы мы встречались, не говоря уже о друзьях… Я не хочу сказать, что это хорошо, отнюдь нет, но Отто находит, что иначе ему нельзя.

— Этого я не понимаю, — честно призналась Фрида, — почему ему надо бежать от людей? Ведь так же неестественно?

— Но разве ты не знаешь, что он как бы государственный служащий, вроде чиновника?

— Ну и что же? — все еще недоумевала Фрида.

Цецилия наклонилась к ней и, хотя в кухне, да и во всей квартире, кроме них, никого не было, понизила голос:

— Все политика, Фрида. Не понимаешь разве? Слово лишнее скажешь или знакомство какое неосторожно сведешь — и Отто вылетит вон. Нацистам, конечно, известно, что он был раньше социал-демократом, и они следят за ним в оба.

Цецилия опять заговорила нормальным голосом:

— Вот он и сказал себе — лучше порвать все старые знакомства. Ведь никогда нельзя знать, в какие неприятности могут тебя втянуть прежние знакомые.

И, наклонившись к Фриде, она снова перешла на шепот:

— Ты же знаешь, что все наши старые знакомые тоже были социал-демократы. Если они теперь даже и отрекаются от своей партии, все же тот или другой, может быть, тайно… ну, как бы это сказать?.. ну да, тайно сохраняет прошлые связи. Бывает же такое, верно? То и дело приходится слышать. Достаточно вспомнить, что случилось с Матиасом Брентеном.

Фрида грустно улыбнулась. Она пришла в поисках сочувствия, но поняла, что, заговори она о гибели Вальтера и аресте Карла, и ей немедленно укажут на дверь, как опасному гостю.