Шрифт:
Закладка:
Пауль Папке с недавнего времени опять служит в гамбургском городском театре, который называется теперь Государственной оперой, и, как сказал ей зять Пауль Гейль, будто бы даже назначен директором. Если так, то у Папке должны быть теперь знакомства среди влиятельных людей, которые могли бы похлопотать за Карла. Замолвить словечко за него могли бы и зятья Вильмерсов, они тоже, конечно, знакомы со многими, кто сегодня вершит судьбы простых смертных. Быть может, и брат Карла, Матиас, хотя он и в отставке уже, мог бы если не делом, то советом помочь ей. Нельзя упускать ни одной возможности для спасенья Карла. Только теперь она по-настоящему поняла, какая опасность нависла над головой мужа.
Фрида посмотрела на своего внука. Виктор сидел за столом и читал книгу.
— Виктор!
Мальчик поднял глаза.
— В школе тебе все так же плохо? Там у вас был такой учитель — как это его звали? — который тебя невзлюбил и ты его очень боялся?
— Ты говоришь про Рохвица, бабушка?
— Про него, да. Он еще придирается к тебе?
— Нет, бабушка. Он ведь стал директором.
— А твой новый классный наставник?
— Он очень строгий, но не злой. Он хочет сделать из нас настоящих солдат. Все время заставляет нас маршировать. Мы строимся колоннами, и он командует: «Смирно! Шагом марш! Раз, два!» Какой тут шум подымается, бабушка!
— Но ведь это противно?
— Ну, не скажи, бабуля, это все-таки занятно. Конечно, играть в футбол интереснее. Зато нам не задают так много уроков, как раньше.
— А что с вашим старым наставником, вы о нем ничего больше не слыхали?
— Но он же повесился, бабушка!
— Повесился? Ты мне, сынок, ничего не рассказывал. Отчего же?
— Его тогда арестовали, и он тут же повесился. Говорят, у него совесть была нечиста.
— Что же у него на совести было?
— Так ведь этого никто не узнал, раз он покончил с собой. Но разве кто-нибудь кончает с собой, если он ни в чем не виноват? Ведь это верно, бабушка?
Фрида Брентен не ответила внуку. По ее мнению, мальчик в последнее время очень изменился; она сама не могла бы определить, в чем именно. Исчез присущий ему раньше дух противоречия. Когда он узнал, что нацисты, возможно, убили его отца, он сильно побледнел и долго не мог слова вымолвить. Но не заплакал, и даже тогда глаза у него остались сухими, когда у нее снова хлынули слезы. Скрытный стал мальчик и молчаливый. Может быть, это влияние нового наставника, который хочет сделать из своих учеников солдат?
IV
Дважды уже пыталась Фрида Брентен повидать Папке; первый раз — в театре, второй — у него на квартире, но обе ее попытки не увенчались успехом. Не сдаваясь, она в воскресенье спозаранку снова помчалась к нему на квартиру. На этот раз ей повезло: она, можно сказать, в последнюю минуту захватила его: он собирался на прогулку со своей овчаркой.
Фриде был оказан холодный, грубый прием.
— Чего вы от меня хотите? Почему вы бегаете за мной? Вам нужны деньги?
— Нет, господин Папке. Прошу вас, не сердитесь. Я только хотела попросить у вас совета. Может, вы смогли бы помочь мне. Вы ведь знаете…
— Да, знаю, Карл — государственный преступник, он сидит за семью замками. Сына его разыскивает гестапо. И меня вы хотите тоже…
— Моего сына уже убили!
— Что? Убили? Кто убил? — Папке с ужасом посмотрел на нее, и Фриде Брентен показалось, что первый раз в жизни ужас его не был комедией. — Кто же его убил, господи боже мой?!
— Гестапо!
— Вы с ума сошли! — крикнул Папке. — Таких вещей нельзя говорить!
— Это истинная правда, господин Папке. И я спрашиваю вас, давнишнего друга моего мужа: разве можно допустить, чтобы и его доконали? Неужели вы не захотите помешать этому преступлению?
— Что вам взбрело в голову? Я знать не хочу всех этих дел! И с Карлом и его политическими бреднями не желаю иметь ничего общего.
— Значит, вы не хотите ему помочь?
— Как я могу ему помочь? Даже если бы и захотел? — Папке жестом отчаяния схватился за голову, и Фрида вновь увидела перед собой давно знакомого ей старого комедианта.
— Ведь вы опять в опере и знаете, конечно, многих влиятельных людей… Слово их кое-что значит. Похлопочите за Карла. Помогите ему.
— Нет! — взревел Папке, точно муки ада раздирали его на части. — Никогда!… Мы с ним чужие. Он стал орудием в руках преступных изменников родины. Он сам виноват, что докатился до тюрьмы!.. Пальцем о палец не ударю я ради него!
У Фриды Брентен дрожали губы. Она с трудом сдерживалась; ей хотелось плюнуть в лицо этому человеку. Попросту взять да плюнуть.
— Вы еще бо́льший мерзавец, чем я когда-либо думала!
Папке взмахнул рукой, лицо у него перекосилось, он заорал:
— Вон отсюда!.. Вон!
— Трус, жалкий трус! Тряпка!
Из кухни, шаркая, вышла толстая женщина. Она подошла к Фриде, взяла ее под руку и сказала:
— Вы совершенно правы, фрау Брентен. Но уходите! Уходите, он еще полицию позовет. С него станется!.
V
Вечером пришли Пауль и Эльфрида. Фрида Брентен обрадовалась им: она чувствовала себя глубоко одинокой и всеми покинутой. Когда зять ее обнял, она разрыдалась:
— Ты у меня теперь единственный сын, Пауль! Не покидай… никогда не покидай меня!
— Бабуленька, я тебя никогда не оставлю. Наоборот, мы еще теснее сдружимся.
— Они и Карла прикончат, вот увидите.
— Но, бабуся!.. Зачем же думать, что непременно случится самое худшее?.. На твоем месте я подал бы прошение о помиловании.
— Да, мама, — поддержала мужа Эльфрида. — Мы уже говорили об этом. Ты непременно должна подать прошение, иначе… иначе с отцом и в самом деле еще приключится беда.
— Я была у Папке.
— Ну и как? Он же теперь важная птица. Что он сказал? Обещал что-нибудь сделать?
— Он? — В голосе Фриды Брентен прозвучало безграничное презрение. — Он вышвырнул меня вон… Самым настоящим образом вышвырнул… Но я ему сказала все, что я о нем думаю, уж поверьте мне.
— Как он смел тебя вышвырнуть, мама? — возмутилась Эльфрида. — Он же очень хорошо знает, что…
— Он это сделал, — прервала ее мать. — Протянул руку, показал
