в России. Но затем она все же сообразила, что «кто-то уже успел много чего из ранее запланированного проделать», однако кто именно — разобраться она не могла. В деревнях Астраханской губернии с газетами вообще было неважно, а выбраться из этой деревни солдатской вдове возможности не было, там главной задачей было просто с голоду ноги не протянуть: оказалось, что зимой односельчане при очередном переделе земли просто одинокой бабе земли вообще не выделили. А земля, которую она раньше тоже сама обработать не могла, хоть какую-то возможность для выживания Екатерине давала: по предыдущему переделу ей (точнее, ее мужу, еще в армию не мобилизованному) было выделено только под пахоту шесть десятин, а она, сдавая ее в аренду местному кулаку, получала деньгами почти тридцать рублей. Опять же, с покосов и корову прокормить было чем, да и огород с едой сильно помогал, а когда не стало ни пашни, ни покоса, то корову пришлось просто продать за бесценок (так как денег, чтобы пастуху платить, у нее тоже не было) — и лето уже Консуэла с трудом продержалась на ловле рыбы и дарами своего огорода.

Но денег у нее не прибавилось, так что мысли о том, возможно ли нищей крестьянке живой добраться до Москвы и там уже неизвестно сколько времени ждать сигналов от коллег, ее не покидали. Однако внезапно ей «повезло»: в село кто-то из вернувшихся из армии солдат занес тиф, и эту заразу она тоже подцепила. Хорошо что не в первых рядах тифозников, так что уже через пару дней в селе появились и медики — а доктор, который ей давал таблетки левомицетина, сказал:

— Ты, дура, должна до конца дней своих молиться за здравие диктатора нашего Андрея Владимировича, ведь это его указом вам каждый божий день лекарства дорогущего на четыре рубля скармливают. Да не дергайся, для больных лекарство за казенный счет выдается, из доходов твоих вычетов за него не будет.

Ну да, при объявлении в стране военной диктатуры было сказано, что она такая только до окончаний войны будет, а потом на всеобщих выборах… И Андрей использовал все известные методы «привлечения избирателя на свою сторону», в том числе и через медиков. Правда на одном из совещаний попаданцев Наталия сказала, что она обеспечит любой нужный результат этих выборов, но было все же решено агитацией заняться — хотя бы для того, чтобы потом всем в честности выборов сомневающимся говорить, что вот народ сагитировали — а потому и победили. Причем такой вариант еще на станции детально рассматривался…

А Екатерина, поняв, что искать в Москве никого уже долго не придется, дом свой продала (на что еще месяц ушел) и отправилась в столицу. Зимой, сначала с попутным санным обозом, доставлявшим селедку в Царицын, а оттуда — в вагоне четвертого класса очень нескорого поезда. За время поездки деньги у нее закончились, и в столицу она прибыла уже два дня ничего не евши — что, понятно, радости ей не прибавило. Поэтому и к Андрею она добралась в настроении исключительно гнусном…

Но об этом «диктатор всея Руси» узнал позже, а пока он просто ответил на вопрос:

— Нави. А ты кто?

— Крестьянка Екатерина Старостина, Консуэла. Хоть чаю налей, у меня уже два дня крошки во рту не было.

— Сейчас прикажу что-то поесть принести.

— Чаю, сладкого, мне еды пока никакой нельзя. Потом надо будет бульоном каким-то заново желудок запускать… а насчет газет ты мне не ответил.

— Линн посчитал, что вероятность загрузки после конца семнадцатого года практически нулевая, вот мы и расслабились. Извини, я постараюсь все исправить как можно быстрее.

— Да чего уж исправлять-то…

— У нас еще где-то ненайденными болтаются одна матрица Ха-Юн и одна как раз Линна.

— Что значит «одна»?

— «Поехали» было минимум три раза произнесено, так что у нас уже трое Александров и трое Нави… двое, еще один погиб, скоро со всеми познакомишься. А у тебя другой одежды совсем нет? Надо бы распорядиться, чтобы купили.

— Потом, сначала распорядись, чтобы купили курицу на бульон. За чай спасибо, а когда меня с остальными познакомишь?

— Вот сейчас и познакомлю. То есть сейчас поедем и… думаю, тебе будет очень интересно познакомиться с еще двумя Консуэлами, особенно с одной из них…

Неделю Катя, которой оказалось всего девятнадцать лет, восстанавливала здоровье, попутно изучая то, что успели сделать остальные члены команды — а на совещании, состоявшемся после Нового года, она высказала свою точку зрения:

— Я уж не знаю, насколько вы в промышленности хорошо или плохо поработали, а вот в отношении крестьянства вы, мне кажется, делаете крупную ошибку.

— И в чем же мы, по-твоему, ошиблись? — решил прояснить для себя ситуацию Андрей, и ему на самом деле это было очень интересно, так как заметного улучшения ситуации с продовольствием в стране пока не произошло. Да, хуже не стало, но и лучше если и стало, то лишь самую малость. Причем исключительно за счет прекращения экспорта зерна.

— Вы мужика неверно позиционируете. Мы мужика неверно позиционировали, когда там, наверху, всё это обсуждали. Мы-то думали, что русский мужик готов трудиться хотя бы для улучшения своей жизни, а он на самом деле даже этого не хочет. Он трудится только для того, чтобы самому с голоду не сдохнуть, и искренне считает, что все, кто мужиком не является, ему по гроб жизни должен. У нас в стране сколько мужиков? Почти двадцать два миллиона хозяйств, но из них хоть какая-то польза стране обеспечивается менее чем с двух миллионов. А все прочие едва себя прокормить в состоянии, да и то не каждый год. Единственная от них польза — это поставки пушечного мяса во время войны, да и то польза эта весьма сомнительная.

— И почему ты так думаешь?

— Потому что я уже это знаю. Русский мужик в массе своей — туп, жаден и ленив, он по сути своей неумелая и безграмотная скотина, причем безграмотная принципиально. К тому же мужик этот крайне жесток, особенно в семье, поэтому решать проблему с сельским хозяйством в стране нужно, мужика вообще в расчет не беря.

— Как это? В стране сто десять, почти сто двадцать миллионов, то есть больше восьмидесяти процентов…

— Повторяю еще раз: решать проблемы с сельским хозяйством нужно без учета наличия мужиков, они в этом ни малейшей пользы стране не принесут. Другие