Шрифт:
Закладка:
Ульянов едва не пропустил финала монотонно-злого перечисления. Придавил вздох. Еще только в это не хватало лезть!.. но его интересовали колебания цен на рынке залогов и заложниц. Жизненно интересовали. А на петербургском красавчике не написано, не удерет ли он в последний момент на сторону своего политического приятеля или не вытворит ли еще какую-нибудь пакость посолиднее. Не похоже, чтоб он хотел быть отцом.
- Это, как я понимаю, стало неприятным сюрпризом? – поинтересовался Ульянов. Легкости, светскости и цинизма не хватило, правда: завидовал.
- Спасибо за точное преуменьшение. И я неправильно выразился сам. Узнал, что стану. Просто предотвратить это уже нет никакой возможности... эта... безответственная женщина не то не разбирается в элементарной биологии, не то просто ни о чем не думала.
В том, что в армии называлось «тесным мужским кругом» Ульянову доводилось слышать и не такое, а многое похлеще. Гость еще держался в рамках приличия. Ему можно было даже посочувствовать. На словах. В глубине души подполковник считал – лет двадцать пять из своих сорока, – что лучшее средство избежать таких сюрпризов совпадает с седьмой заповедью; в крайнем случае, с уточнением: «...а прелюбодействуешь, так с теми, от кого дети тебе будут в радость».
Сам так и жил, и так все и было. До 2009 года.
Нет, никак не получалось посочувствовать, хоть ты тресни. Разве что незнакомой барышне, особенно ввиду всех грядущих дальних дорог и казенных домов. Или он не о Павловской вовсе?..
- Вы свыкнетесь, Владимир Антонович... – усмехнулся Ульянов.
- Я... – кашляет Рыжий и наконец берется за остывший чай, – когда говорил, что все будет хорошо, не представлял себе пределов этого «хорошо». И того, как беззастенчиво этим будут пользоваться.
Гость поймал недоуменный взгляд Зайцева.
- Меня профессор Павловский просил позаботиться о лаборатории и об Анне. И я ему пообещал, что с ними все будет хорошо. Трудно отказывать человеку, которому делаешь инъекцию амидона. Они с Анной очень похожи в этом смысле... были. Им все равно, сколько это будет стоить, и долго ли проживет верблюд, у которого другой печали не было – тащить через пустыню все, что им нужно для счастливой жизни...
Ульянов прикусил ус. Очень хотелось предложить гостю удалиться. Увесистые выражения – «сопляк», «свинья неблагодарная», «трус», – вертелись на языке, а надо было молчать, а молчать было нестерпимо. «Мальчишка, дрянь...» – а тот сидел себе на стуле, крутил в руках полупустой стакан и подлым образом напоминал Ульянову отчима, который каждое неприятное событие в доме встречал бранью, стонами; пробивал кулаками стены... а потом вставал и шел платить по счетам за лечение и образование, за разбитые стекла и машины, за все, что творили дети семейства Ульяновых, – чужие для него дети, – за все, в чем они нуждались.
- Владимир Антонович, – умиленным голосом сказал тоже что-то сообразивший Зайцев. – А хотите из гранатомета пострелять?
- У вас есть лишние гранаты и что-то ненужное? – оскалился Рыжий.
- У нас есть свежепочиненый гранатомет, нуждающийся в проверке, и сарай, нуждающийся в сносе.
2-3 января. «Время делить себя...»
- Господа сотрудники, прошу уделить мне пару минут вашего драгоценного внимания.
Странным вещам начинаешь радоваться на сорок втором году жизни. Например, тому, что ты не металлург. Потому что вставшая домна – это катастрофа, а вставшая вычислительная лаборатория – это тоже катастрофа, но она, лаборатория, достаточно легко разбирается на ограниченное количество ящиков и контейнеров, узлов и чемоданов, персонала и родственников, помещается в грузовики и перевозится на новое место, даже не замечая того обстоятельства, что директор соскочил еще на Литейном, естественно, ни с кем не попрощавшись. Вот попробуйте проделать такое с домной.
Более того, разговор в утепленном кузове непременно свернет на работу – и то, что колонна выехала за городскую черту, тоже останется незамеченным. А вот по прибытии, естественно, разразится скандал, потому что ожидали же переезда в новое здание – естественно, удобное, теплое... разбаловал их Владимир Антонович, нечего сказать, – а оказались в незнакомой воинской части, в помещении барачного образца... правда, неведомая армейская сила – чудо из чудес – сообразила барак этот к приезду гостей протопить и выгородки в нем сделать, а в хвостовой части здания даже водопровод действующий обнаружился. Впрочем, удивляться нечему: и по общему виду части понятно было, что человек здесь сидит толковый, и господин бывший директор предполагал, что из личинки этой вылупится вполне терпимый удельный князь...
Но жалобы и возмущенный плач следовало задавить в зародыше, потому что военные, даже лучшие из них, это военные – кому, как не Штолле, бывшему шифровальщику, знать, – и противостоять им следует единым фронтом.
Так что обстановку – вернее, будущую обстановку, – в городе Александр Демидович описывал в выражениях кратких, сильных и почти непарламентских.
- Возможен грабеж. Возможны пожары. Возможно абсолютно что угодно. Вы все знаете, что было в Москве. Но в Москве тогда не голодали. И людей не ели, кстати говоря. Мы с вами еще можем попрятаться по подвалам – но с неизвестным результатом. Техника – не может. Господин директор в предвидении всего этого договорился с военными и обеспечил нашу безопасность. Но вы должны понимать, что она зависит еще и от того, насколько ценным объектом мы покажемся. Господа, вас целый год отгораживали от этой стороны дела, но надо же когда-нибудь взрослеть?
Ограничивало силу выражений даже не присутствие лабораторных дам, а Анна Ильинична с белой до прозрачности свитой. Совершенно незачем было при ней объяснять, как именно господин директор что обеспечивал – на каких условиях и с каким, практически неизбежным, результатом. Ей сейчас хватит своего.
Марик в роли главнокомандующего был, по выражению отца, «типичный хорош гусь». Взялся с места в карьер обеспечивать, опекать и защищать и, разумеется, немедленно оттоптал всем ноги. Довел даже обычно молчащего Сашу до невнятного шипения, от Андрея дождался «П-поди ты к черту!», и это еще по дороге – то сумка плохо закреплена,
