Едва завидев приближающихся гостей, Бавкида вышла им навстречу и пригласила в дом. Она поворошила вчерашние угли в очаге и, осторожно раздувая затеплившиеся огоньки, дождалась, пока в очаге заплясало веселое пламя. Тогда она повесила над огнем котел с водой, а сама отправилась в огород за капустой. Филемон тем временем достал с балки кусок копченой свинины – остатки от прошлогоднего забоя. Этот кусок он закинул в котел, и вскоре по комнате поплыл аппетитный мясной аромат.

Когда к свинине в котле присоединилась капуста, Бавкида вытащила простую кровать, на которую положила тюфяк, набитый душистой травой. Сверху легло покрывало, обычно приберегаемое для праздничных случаев. Взыскательному взгляду оно показалось бы аляповатым и простецким, но в полумраке хижины нехитрая накидка поблескивала изысканно, как настоящее сокровище. Бавкида пригласила гостей садиться. К ложу она придвинула стол, а на нем расставила собственноручно приготовленные обоими супругами роскошные яства: оливки и маслины, маринованную вишню, птичьи яйца, запеченные в золе, сыр, орехи, сушеные смоквы и финики, виноград, яблоки и соты с медом. Запивали все это грубым вином, которое разливали по чашам, вырезанным из дерева…

Вскоре, однако, Филемон с Бавкидой заметили странность: гости пьют и пьют, а вино в чаше для смешивания все не убывает. Старички посмотрели друг на друга с тревогой: знать, сами боги к ним пожаловали, проверяют их почтительность!

Вскочив на ноги, они извинились за скромность подношений и умоляли простить их. А затем, выбежав из хижины, принялись ловить гуся – их верного сторожа, который много лет своим гоготом отпугивал четвероногих воришек, повадившихся в огород. Гусятина была бы достойной заменой капустной похлебке, которую супруги собирались подать на горячее, но гусь оказался проворнее их – и вдобавок смекалистым: он спрятался за спинами богов, словно прося защиты.

– Пощадите гуся, смертные, – заговорил тогда Гермес. – Мы боги, как вы догадались, но ваше гостеприимство нам и без того пришлось по сердцу. Ваши соседи из долины будут наказаны за себялюбие, а вас мы наградим за то, что поделились тем немногим, чем сами богаты. Теперь пойдемте, поднимемся вместе на гору.

На вершине Зевс с Гермесом велели супругам посмотреть на долину. Селение, где жили люди, теперь скрылось под водой, и только хижина Филемона и Бавкиды по-прежнему лепилась к склону, который стал берегом огромного озера. А потом хижина на глазах хозяев превратилась в величественный храм. На месте грубых деревянных опор сияли белизной мраморные колонны. Новая кровля, крытая золотом, пламенела в лучах закатного солнца. На фронтонах под скатами кровли восславлялись деяния богов.

– Филемон и Бавкида, как нам вознаградить вас за почтение? – спросил Зевс.

Супруги пошептались.

– Оставьте нас служить вам при этом новом храме, – ответил Филемон. – А когда придет пора умереть, пусть мы скончаемся вместе, чтобы ни на кого из нас не легло горькое бремя хоронить другого.

Зевс исполнил их просьбу. Много лет они преданно служили в храме, пока однажды Бавкида не увидела, что Филемон покрывается листвой, а Филемон не увидел, как вырастают ветви на теле Бавкиды. И пока они изумлялись, их ноги, тела, а потом и шеи оделись корой. В последний миг перед тем, как кора запечатала им губы, старички улыбнулись друг другу и прошептали: «Прощай, любовь моя!»

Бавкида стала липой, а Филемон – дубом. Но росли эти два чудесных дерева из единого корня, навеки сплетясь ветвями.

{29}

Гирией и его вол

В окрестностях Фив жил старик по имени Гирией, кормившийся со своего каменистого поля, которое вспахивал его престарелый вол.

Еще молодым Гирией овдовел и так и не смог ни с кем из женщин поладить так же, как с покойной женой. Поэтому он привык жить один. Но гостеприимства ему было не занимать: ни один путник не проходил мимо его ворот незамеченным, всех он приглашал разделить с ним салат из той зелени, что удалось нарвать, и похлебку, сваренную из бобов, которые он растил, собирал и сушил каждый год.

Однажды вечером, возвращаясь с волом после дневных трудов, Гирией увидел на дороге трех мужчин. По обыкновению пригласив их к себе отдохнуть в прохладе, он вошел следом за ними в дом, привязал вола в отведенном ему углу и наполнил ясли сеном. А потом достал из кладовой вино, смешал с водой и зачерпнул из чаши сперва тому гостю, который сидел ближе.

– Спасибо, – сказал тот, – только ты лучше сперва налей моему брату Зевсу.

О сказанном гость тут же пожалел, но даже богу не дано поймать сорвавшееся с языка неосторожное слово. Теперь в маскировке не было нужды, и гости вмиг вернули себе истинный облик. Они вытянулись в полный рост и стали касаться макушками кровли. Грубые плащи исчезли, обнажая кожу, от которой исходило такое сияние, что глазам Гириея стало больно. Воздух загустел и словно дрожал, наэлектризованный, как перед грозой. У Гириея перехватило дыхание, в ушах зазвенело. Словно беззащитная букашка, сжался он в смятении перед посетившими его небожителями.

Когда прошла, казалось, целая вечность, самый молодой из гостей заговорил – таким тоном, что Гирией уже не мог стоять потупившись и поднял голову.

– Я Гермес! – возвестил гость. – А это Посейдон и мой отец Зевс. Мы странствуем по земле, чтобы проверить, чтут ли нас смертные, как прежде.

Гирией обвел мысленным взглядом крохотную комнатушку, в которой жил, перебрал в уме скудные припасы в единственной кладовой. Как же ему почтить подобающим образом своих гостей? В панике он схватил одной рукой кухонный нож, а другой потянул за носовое кольцо своего вола. Тот покорно отвернулся от яслей. Весь дрожа, Гирией запрокинул волу голову и полоснул ножом по горлу. Его старый товарищ повалился на пол, теряя жизнь вместе с булькающей кровью.

Когда вол замер, Гирией вытащил тушу во двор, освежевал и разделал. Потом разжег костер и уложил в него воловьи огузки. Едва от костра потянуло дымом, боги поспешно выбрались наружу и обступили поджаривающееся мясо, вдыхая чудесный аромат.

В конце концов они насытились и вспомнили о хозяине, который в страхе переминался рядом.

– Ты почтил нас на славу, – молвил Гермес. – И за это, чтобы твое благочестие стало примером прочим смертным, мы дадим тебе все, чего попросишь. Речную нимфу в наложницы? Царство? Свергнуть Полидора и посадить тебя на фиванский трон? Одолжить тебе шлем Аида, чтобы ты проник незамеченным в сокровищницу Мидаса и унес оттуда сколько сможешь?

Ничего этого Гириею было не нужно, но ведь отказ наверняка оскорбит и прогневает высоких гостей. Вернуть бы покойную жену… Однако старик знал, хоть и понаслышке, чем оборачиваются просьбы о возвращении родных из царства мертвых.

Взглянув на тушу бедного вола, он остро ощутил, что остался теперь один-одинешенек, да еще и без помощника, и вспомнил, о чем мечтал всегда, но считал – до этого момента – несбыточным.

– Вот бы у меня был сын! – сказал он. – Могучий, как вол!

Боги воззрились на него в недоумении.

– Так ведь мы предлагаем тебе нимфу в наложницы, – растолковал Гермес. – С нимфами всегда все на славу получается.

Гирией призвал на помощь все свое мужество и, откашлявшись, заявил решительно:

– Спасибо, но я бы, если можно, предпочел сына, похожего на меня. Смертного, который разделит мою участь.

Боги посовещались. А потом со смехом – не самым приятным – сказали Гириею:

– Неси сюда шкуру того холощеного быка, которого ты нам принес в жертву.

Гирией притащил шкуру, сгибаясь под ее тяжестью. Когда же он, отдуваясь, выпрямился, то увидел, что боги задрали полы хитонов, демонстрируя свое хозяйство. Смущенный – даже, скорее, устрашенный – видом божественных гениталий, Гирией поспешно отвернулся, гадая, что они задумали.

За спиной раздался новый взрыв смеха, а потом журчание мочи и удары струй в воловью шкуру.

– Повернись, Гирией, – велел Гермес, – и прими дар твоих богов. Зарой эту окропленную нами шкуру в Землю, которая родила нас всех, и подожди девять месяцев. Ты получишь своего сына, могучего, как вол, – и смертного.

С этими словами боги исчезли.

Гирией сделал, как было велено: вырыл яму, уложил туда намоченную шкуру и закопал. Однажды утром