Собственно, сам он утверждал, что являлся таковым всегда и до сих пор его просто неверно понимали: «Я никогда не испытывал враждебных чувств по отношению к славянам. Не произносил резких, неприятных слов в их адрес, не играл на чувствах японцев, содрогающихся от страха перед Россией. Я буду счастлив, если действия России внутри страны и на дипломатическом поприще будут гуманны. Человечество должно быть мирным. Поэтому неверно было бы считать, что я думаю только о тех опасностях, о которых писал».

Чуть позже он разъяснял свою позицию, которая спустя какие-то полтора десятилетия ляжет в основу чрезвычайно популярной в Японии мировоззренческой «вилки» — гармоничного сочетания советофобии и русофильства: «По отношению к России, к русским у нас нет никаких дурных чувств. Грех лежит на русском правительстве». Путь искупления греха Утида видел только один: разгром России в неизбежной войне и смена этого правительства на другое, приемлемое для Токио.

Поскольку миролюбивый глава Кокурюкай оказался не в силах развязать войну самостоятельно, он решил сосредоточиться на подготовке кадров, которые могли бы пригодиться на полях сражений. Например переводчиков. Утида не уставал критиковать официальные власти и в этом вопросе: «Если среди наших дипломатов и находятся те, кто говорит по-русски, уровень у них хуже, чем у бродящих по Сибири японских проституток», а потому сам открыл языковую школу. Логично, что следующим шагом стало создание общества дружбы с Россией.

Его проект Утида представил в сентябре 1901 года — одновременно с первым вариантом «Гибели России» — влиятельнейшему политику, четырехкратному премьер-министру и автору японской конституции Ито Хиробуми. Тот согласился, и в 1902 году Японско-русское общество появилось на бумаге. Утида Рёхэй вошел в состав его правления вместе с несколькими представителями токийского бомонда, а формальным главой организации стал экс-посол в Санкт-Петербурге Эномото Такэаки.

Но времени до войны оставалось слишком мало — подружиться с Россией глава Кокурюкай и его сторонники не успели. Хотя пытались. Весной 1902 года Утида решил вступить в переписку с Главным штабом Военного министерства Российской империи и прислал один из номеров журнала «Кокурю» с предложением и впредь обеспечивать наших военных своей продукцией. Трудно сказать, зачем ему это было надо, но в любом случае ситуация напоминала сказку про лису и журавля. В центральном аппарате русского военного ведомства не нашлось ни одного специалиста, способного прочитать то, что прислал Утида, а к университетскому преподавателю японского языка Куроно обращаться почему-то не стали. 31 марта 1902 года начальнику Главного штаба генерал-адъютанту В. В. Сахарову пришлось доложить военному министру А. Н. Куропаткину: «В виду того, что в распоряжении Главного штаба нет лица, знающего японский язык, непосредственное ознакомление, согласно резолюции Вашего Высокопревосходительства, с содержанием журнала “Коку-ли” (так «Кокурю» значился в переписке. — А. К.) для Главного Штаба является невозможным»{36}.

Журнал был отправлен для перевода в Хабаровск. Если бы Утида знал о такой реакции, он, возможно, окончательно разочаровался бы в возможностях дружбы с Россией и основал бы еще одну школу переводчиков — в Петербурге. Однако не похоже, чтобы он так уж разрывался между дружбой и войной. Он написал очередную брошюру, призывающую как можно скорее начать боевые действия, а чтобы правительство, как в прошлый раз, не нарушило его планов, опубликовал ее в корейском Пусане: «Сегодня, говоря о русских, мы можем говорить только о войне…»

О содержании «Гибели России» в российской столице стало известно от военно-морского агента в Токио капитана 2-го ранга А. И. Русина, который в мае 1902 года докладывал в Главный морской штаб: «Подобная деятельность Амурского общества достигла своего апогея в прошлом году изданием брошюры под заглавием “Гибель России”, стремившейся доказать, что Япония в случае столкновения с Россиею имеет все шансы на успех и потому должна без промедления вызвать войну. Брошюра была написана в таких резких выражениях, что японское правительство, вообще крайне снисходительное к подобным образчикам гласности (в особенности по адресу России), сочло нужным запретить и конфисковать издание, почему достать таковую брошюру трудно, разве за большую цену»{37}.

К тому времени, когда капитан Русин писал эти строки, Утида уже переквалифицировался в русофила. Но… «Поскольку инициатором учреждения этого ЯРО был не кто иной, как Утида Рёхэй, — заметил Алексей Колесников, — то ренессанс отношений и расцвет торговли должен был начаться… после ожидаемой победоносной войны Японии с Россией». Так и случилось. Но это уже другая эпоха, другой зал нашего музея, а мы еще здесь не всё посмотрели.

Капитан Сорви-голова{38}

Экспонат № 11

Триптих работы Ёсикуни «Самопожертвование капитана Хиросэ», 1904 год

У этого военного бога Японии с чудным для русского слуха именем — Хиросэ Такэо на первый взгляд не может быть ничего общего со средневековыми синоби. Хиросэ — историческая фигура, морской офицер, жил относительно недавно, свой подвиг совершил в 1904 году. Искусство ниндзюцу — в его традиционном понимании, как мы знаем, к тому времени окончательно кануло в Лету, и лишь формально этот человек занимался тем же самым, что и его профессиональные предшественники, — шпионажем. Но, собственно, этого и достаточно, ибо есть в Японии понятие, которое часто и легко объединяет несоединимое — Традиция. И пример Хиросэ Такэо — яркая иллюстрация этого явления в истории ниндзюцу.

В советское время людей, родившихся в 1917 году, принято было называть «ровесниками революции». Хиросэ Такэо родился в 1868 году и стал ровесником японской революции, вошедшей в историю как Реставрация Мэйдзи. Как раз тогда началась формальная передача власти от военного диктатора (сёгуна) императорскому правительству и стартовала грандиозная модернизация страны. При желании такое совпадение вполне можно объявить мистическим, тем более что в жизни Хиросэ оно отнюдь не единственное. Ему как будто суждено было стать героем новой, милитаристской Японии и бронзоветь в этом образе до конца Второй мировой войны, в определенном смысле продолжив линию судьбы «идеального героя» — полузабытого, но вновь возвеличенного в эпоху Мэйдзи полководца XIV века Кусуноки Масасигэ.

Когда сёгунат потерпел поражение, а монархия была «восстановлена» (потому и Реставрация, а не Революция), этот средневековый самурай был вознесен на пьедестал воинской доблести. Сначала в фигуральном смысле, а затем, после победы в первой Японо-китайской войне, в буквальном — в виде грандиозного памятника в европейском стиле, возведенного прямо напротив императорского дворца. Причиной внезапной героизации и всеобщего почитания в масштабах страны стала фанатичная верность Кусуноки императору Годайго во время непримиримого противостояния того с сёгунатом — прямая аналогия с событиями Реставрации напрашивалась сама собой. В 1336 году Масасигэ, его младший брат и небольшая дружина оказались окружены врагами и в этой безвыходной ситуации вынуждены были совершить сэппуку и пронзить друг друга мечами. Погибли оба, и, в соответствии с одной из легенд, перед тем как вскрыть