нет, не девушки — наивность русской полиции в отношении иностранных разведчиков, действующих под легальным прикрытием, к числу которых относился и Ясиро Рокуро, и Хиросэ Такэо, и многие другие их коллеги, не перестает изумлять спустя даже сто с лишним лет после этих событий. Работа японцев над ошибками незадачливого синоби Савамура к началу ХХ века была выполнена с японским тщанием и старанием. Его наследники в погонах чувствовали себя на территории будущего противника как дома, с легкостью проникая в секретные министерства, становясь своими в домах секретоносителей и заводя романы с их дочерями. Им не было необходимости даже особо таиться, для переписки с Токио японцам не требовался шифр, как выяснил еще Фукусима Ясумаса. Мысль о том, что офицер — человек благородного происхождения, может одновременно быть «подлым шпионом», очень многим прекраснодушно настроенным русским военным и в голову не приходила. А если и приходила, то всегда находился кто-нибудь из генералов, кто подобным подозрением возмущался, и японские разведчики получали очередной карт-бланш на ведение своей деятельности в наиболее благоприятных условиях. Пример такого отношения — создание благожелательной обстановки для шпионов из Токио во время их путешествий по России. Одним из первых гостеприимством русских чиновных ротозеев по полной программе воспользовался Фукусима в 1892–1893 годах, а после него Сибирский тракт, Транссибирская магистраль стали привычным объектом для изучения японской разведкой транспортных и тыловых коммуникаций царской России — как раз на том направлении, которое интересовало Токио в первую очередь. В мае 1901 года шеф Хиросэ в Петербурге, капитан 1-го ранга Номото тоже решил вернуться домой этим путем. Начальник Заамурского отряда пограничной стражи генерал В. В. Сахаров, не испытывавший иллюзий в отношении «самурайского» благородства, попытался было воспротивиться и обратился к директору канцелярии Министерства иностранных дел В. С. Оболенскому:

«Милостивый государь князь Валериан Сергеевич!

…имею честь уведомить Ваше Сиятельство, что по военным соображениям нам крайне нежелательно разрешить офицеру военной службы проезд через все расположение наших сил на Дальнем Востоке, показывать ему наши пути сообщения и устройства тыла армии.

В случае если Ваше Сиятельство в силу иных соображений все-таки признаете затруднительным отклонить его ходатайство, то прошу не отказать мне в уведомлении о сем для соответствующих распоряжений об установлении за капитаном 1 ранга Номото негласного надзора во время его путешествия»{49}.

Бесполезно. Японский капитан получил разрешение, и чем ближе надвигалась война, тем больше все новых и новых «фланеров» из Токио пересекали Российскую империю из конца в конец. Вскоре после Номото, 16 января 1902 года по тому же маршруту отправился и Хиросэ Такэо. Прихватив с собою документы, коллекцию из 1100 марок, подаренную очаровательной Марией Петерсен, и даже любимые гантели, 4 марта он прибыл во Владивосток, а в конце месяца, в самый разгар цветения сакуры, вернулся на родину — чтобы подготовиться к приезду русской невесты.

К своему дому Такэо пристроил дополнительную комнату с паркетным полом, шторами на окнах и высокими — по-европейски — потолками, к которым подвесили люстры. Обустройством занималась сестра разведчика, которой он рассказал в письмах о своей русской возлюбленной. Племянница Такэо объясняла потом своей дочери: «…говорили, что дворянская барышня из России должна приехать вслед за дядей Такэо. Помнишь, там есть туалетный столик из красного сандалового дерева? Он тоже был заказан специально для той девушки»{50}. Похоже было, что бравый дзюдоист, моряк и ниндзя действительно собирался привезти Ковальскую в Японию. Возможно, даже обещал ей это, родственникам он показывал открытку с изображением девушки, напоминавшей, по его мнению, Ариадну. Это было невероятно мило, вот только, как известно, обещать — не значит жениться. Особенно если ты синоби, а невеста — дочь врага.

В ночь на 9 февраля 1904 года японский флот без объявления войны атаковал русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. Через несколько часов, в полдень, мощнейший корабль эскадры контр-адмирала Уриу броненосный крейсер «Асама» дал первый залп по выходящим из гавани Чемульпо «Варягу» и «Корейцу». Началась Русско-японская война. Командовал «Асама» знаток России, покровитель Хиросэ и наследник клана Кусуноки капитан 1-го ранга Ясиро Рокуро.

Его протеже в это время находился под Порт-Артуром и в должности старшего минного офицера броненосца «Асахи» занимался проведением операций по блокированию в гавани русских кораблей. После первого месяца войны японцам стало понятно, что быстро справиться с осажденными не удастся и пора переходить к более изощренным тактическим приемам. Одним из одобренных вариантов стало выманивание кораблей противника на выставляемые по ночам минные поля или закупоривание выхода из гавани брандерами — тайно затапливаемыми в фарватере списанными японскими пароходами. Подобные операции абсолютно в духе ниндзя. Ведь по сути своей это были масштабные диверсионные акции, для удачного исполнения которых — в идеале — требовались специально обученные люди. Однако понятие «синоби» ушло в прошлое, а «спецназ» — еще не возникло. Ситуация напоминала не очень приличный анекдот: «Ж… есть, а слова такого нет». Но жизнь не анекдот, диверсии необходимо было осуществить, а для этого годились всего лишь смелые, решительные и исполнительные моряки — в определенном смысле «сорви-головы» (кстати, диверсиями же занимались и герои одноименного романа Луи Буссенара, написанного в 1901 году). Капитан 3-го ранга Хиросэ Такэо — любитель Пушкина, русских барышень и большой друг их братьев и отцов, некоторые из которых находились теперь в осажденной японцами крепости, подходил для такой работы как нельзя лучше.

Врач Яков Кефели в то время тоже находился в Порт-Артуре и оставил подробный рассказ о действиях японских морских диверсантов:

«Японцы сделали четыре попытки забить выход нашему флоту и принудить его к безактивности при подготавливаемых ими десантных операциях для захвата Квантунского полуострова. Каждый раз они увеличивали число брандеров, доведя их до двух десятков в последний раз, но не только не достигли цели, но чем дальше, тем легче отбивали их наши. Кажется, после третьих брандеров и я в числе многочисленных офицеров наутро поехал на один из них, выбросившийся под Золотой Горой. Погода была прекрасная, весенняя, солнечная. Опасались, что японцы заложили внутри брандеров адские машины, и так как они еще не дали о себе знать, то могут взорваться с опозданием под нами.

Опасение было чрезмерным. Эти взрывы им были нужны для утопления брандера в проходе. Они не заготовляли же их против случайных любопытных?!

Однако еще все боялись, с опаской входили и осматривались, ища электрических проводов. Для опасения налицо была странная приманка: на верхней палубе на стене машинного отделения крупными буквами по-русски мелом была сделана надпись, притом с грамматическими ошибками:

“Русские моряки, запомните мое имя! Я капитан-лейтенант Токива Хирозе. Мне (вместо я. — А. К.) здесь уже — в третий раз…”[14]

Офицеры, приезжавшие осматривать брандер, подолгу останавливались пред