Шрифт:
Закладка:
Я останавливаюсь перед дверью, медлю и все же открываю ее. Грегори стоит, изрезанный тонкими лучами луны, пробивающимися сквозь дыру в потолке. Не сбежал, не уснул… неужели он вот так караулил меня? Боялся, что не вернусь или выдам его? Я вхожу, и он спешно закрывает дверь. Нервничает, как вор. А вот я у себя дома, хотя если отец нас поймает, то в неразберихе может накостылять обоим.
Мы погружаемся практически в непроглядную темноту. Где-то в углу шуршит мышь, впереди дышит Грегори. Я с трудом отвожу глаза от места, где, по моим предположениям, должен стоять ночной бездельник, и замечаю, как в левом углу помещения лунный свет падает на сено.
Моего плеча что-то касается, я вздрагиваю. Только присмотревшись, с удивлением понимаю: Грегори пытается отыскать меня. Он боится темноты? Или того, что прячется в ней? На секунду я и сам жалею, что остался с незнакомцем один на один, так еще и домой привел. Но ничего ужасного не происходит. Грегори просто схватился за мое плечо и ждет указаний.
– Франческо, тут так темно! Куда шагать? Ты здесь лучше ориентируешься. – Он говорит шепотом, хотя едва ли нас услышат. – Отведи меня к свету, пожалуйста.
– Ты про дыру в потолке? – зачем-то шепчу в ответ я.
– А ты про что?
А действительно, про что я? Пожалуйста, Грегори, прекрати. Какие-то слишком уж философские у нас беседы, никто и никогда не заставлял мой котелок так сильно кипятиться! Я без понятия, к какому свету он ищет дорогу, максимум, на что хватает сейчас моей выдержки да и ума, – вручить ему блюдо с пирогом, покрепче взяться за кувшин и свободной рукой потянуть его к проблеску света в углу.
Ступать приходится аккуратно, не хватало упасть и свернуть шею. Грегори беспрекословно следует за мной, будто новорожденный жеребенок за кобылой. Мы обходим корыто и пару тюков с сеном; я вытягиваю ногу вперед и на ощупь пытаюсь найти лестницу. Где-то здесь ступени, по которым мы заберемся вверх, к свету. Можно, конечно, открыть дверь, но тогда с утра она привлечет внимание отца. Я вручаю Грегори кувшин.
– Держи его, не разбей, мать еще покупала. Ясно? Я сейчас взберусь на середину лестницы и протяну руки за едой и водой. – Говорю туда, где по моим расчетам должен стоят Грегори, слышу, как шуршит под его ногами сено.
– Если упаду, скорее позволю своей черепушке разбиться, чем кувшину твоей матери!
Благо он не видит моего удивления. Это он искренне или шутит? С трудом взяв себя в руки, я карабкаюсь по хлипкой лестнице вверх. На втором этаже, ближе к дыре в потолке, света больше и ориентироваться проще. Я замечаю очертания кувшина и блюда, разворачиваясь к Грегори. Он ждет, пока я приму их.
– Так, давай сюда. – Я тяну руки вниз, во тьму. – Сможешь подняться сам?
– Лучше отнести еду к свету, а потом посмотришь. Я даже если и начну падать, то не знаю, за что хвататься.
В лунном свете я сейчас вижу его намного лучше. Грегори смотрит прямо на меня; взгляд изучающий, просто мурашки по коже, но глаза расфокусированы, словно он слеп. Его левая нога стоит на нижней перекладине, а руки нервно вцепились в лестницу. Он ждет, пока я дам ему сигнал подниматься. Ах да, у него же не очень хорошее зрение в сумерках… Видимо, придется помочь, иначе мы рискуем всю ночь играть в гляделки. Проверив еще раз устойчивость кувшина, окинув взглядом пирог, я вздыхаю и возвращаюсь. Удивительно, но я умудряюсь двигаться бесшумно, чего не скажешь про Грегори.
– Поднимайся, я смотрю.
Только после этого лестница противно скрипит и из полумрака показываются очертания кепи. Оно, к слову, старо как мир, а Грегори то и дело поправляет его. Покачнувшись, он протягивает руку, как тонущий, и я некоторое время гипнотизирую ее, не понимая, какого черта от меня хотят. О боже… Серьезно?
– Грегори, тебе сколько лет? Пять?
– Двадцать один. А что, разве с возрастом приходит умение видеть в темноте?
Я сжимаю от досады губы. Этому парню раз за разом удается загнать меня в тупик игрой слов, надо наловчиться продумывать ответы.
– Франче-еско? – нараспев окликает он, и я отмираю.
– Нет, в двадцать один появляется самостоятельность. – Я все-таки хватаю его руку и тяну вверх.
Он взбирается на второй этаж и насмешливо смотрит на меня, будя нестерпимое желание поставить подножку. Лететь тут не слишком высоко, не убьется.
– Пошли уже есть, я так вымотался за день, что скоро начну жевать сено!
Я падаю на пару растрепанных тюков, словно на кровать. Грегори, наглый Грегори, ложится в полуметре от меня и с наслаждением стонет. Перед ним весь второй этаж сеновала и огромное пятно, залитое лунным светом, но нет же! Ему обязательно уместиться где-то у меня на голове.
– Ешь, пей и давай спать. – Глаза начинают слипаться, и я хватаю кусок пирога, пока не уснул. – Как всегда невероятно, Патриция! Делать ей нечего, что ли? Успевает же готовить.
– Сестра? – с набитым ртом уточняет Грегори.
– Да, – с таким же набитым ртом отвечаю я и улыбаюсь. – У меня еще два брата есть. Семья большая.
– Хах! – Грегори забавно трясет головой. – У меня пять! Пять братьев!
Я чуть не давлюсь от удивления.
– Представляешь в какой конкуренции за игрушки рос я? И ни одной сестры. Я бы хотел иметь сестру, которая готовит так, как твоя.
Я рад, что ему понравился пирог Патриции, иначе пришлось бы убить Грегори.
– Ага, – киваю я и отпиваю воды из кувшина.
– Вот так смотришь на дыру в сеновале, и мысли такие странные… – Грегори уже прикончил пирог и вновь вытянулся на тюках сена. Его взгляд, затуманенный сытостью и усталостью, устремлен вверх. – Звезды прекрасны, непостижимы, бессчетны. Но сосчитать их невозможно там, на хлопковом поле, когда само небо – бесконечный купол, а тут? В этой дыре? При должной выдержке я могу это сделать.
Я с любопытством слушаю его.
– Лежим мы с тобой, Франческо, в полной темноте сеновала и думаем, ага, весь мир сено да чернь, и звезд всего лишь тысяча, а на самом деле их миллионы. Но это нам повезло вернуться с хлопкового поля под крышу сеновала, а если само поле и есть дыра в крыше и
