А вдруг не разберутся?!

Вдруг не поверят и не отпустят!

От этой пугающей мысли Кире стало еще страшнее — хотелось плакать и умолять о пощаде, но она сжала кулаки, сжала зубы, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

Лицо ее от невероятных внутренних усилий перекосилось, и когда в кабинет вошли черноусый лейтенант, арестовавший ее, и несколько человек в штатском, Кира сидела на стуле с застывшей гримасой настоящего убийцы.

Если у черноусого лейтенанта и были сомнения на ее счет, то, взглянув на ее лицо сейчас, он раздосадовано крякнул:

— Минутой раньше, и мы взяли бы дамочку на месте преступления!

Майор вскинул густые брови и удивленно посмотрел на расстроившегося подчиненного.

А тот, пользуясь всеобщим вниманием, начал излагать свою «правду» случившегося, строго придерживаясь фактов, против которых Кира пыталась возражать, вскакивая со стула и размахивая руками, насколько, конечно, позволяли наручники.

Главное, ей удалось улучить момент и вставить про женщину с полосатой сумкой и про мужчину с рогами — возможных подозреваемых в этом «деле», о которых черноусый лейтенант предпочел благоразумно умолчать.

И как оказалось, правильно делал.

Как только собравшиеся «начальники» услышали о рогатом мужчине, они дружно повернули головы в ее сторону, и на их лицах читался один и тот же приговор: «В деревню, к тетке! В глушь! В Саратов!» — подальше от людей, в желтый дом за высоким забором и с решетками на окнах.

Но Кира не сдавалась — правда есть правда, вернее, истина, и никуда от нее не денешься!

— Допросите соседку Ираиды Брониславовны из квартиры рядом. Она подтвердит, что в квартиру Каплан я не входила, и что она тоже видела здоровенного мужчину в кожаной куртке и немецкой каске с маленькими рожками на голове и еще женщину с полосатой сумкой.

На мужчин в штатском Кира не обращала никакого внимания, разговаривая лишь с представителями закона в форме. Штатские существовали для нее, как фон, как необходимое приложение к допросу и процессуальной процедуре задержания.

И вдруг!

Машинально переведя взгляд с лица майора на высокого, худощавого мужчину в сером, помятом костюме с торчащими прядками волос на двух макушках, стоящего боком у письменного стола, Кира замерла…

Узнала…

И с радостным воплем вскочила со стула и бросилась на шею Константину Александровичу Федину — старшему следователю Следственного Комитета.

— Дорогой мой, Константин Александрович!!! Скажите им, что я ни в чем не виновата!!!

В эту минуту он был самым дорогим и желанным человеком в ее жизни — липкий противный страх отступил, и уверенность в счастливом исходе дела захлестнула ее огромной, радостной волной, смывающей этот страх, как, впрочем, оказалось, и барьеры условностей тоже.

Повернувшись лицом к майору, Федин хотел объяснить, кем на самом деле приходится ему эта женщина, и при каких обстоятельствах он с ней познакомился, но Кира не дала ему такой возможности.

Она хотела за плечи повернуть следователя к себе, заглянуть в глаза и поклясться чем угодно в своей невиновности, но помешали наручники — как обнять мужчину за плечи, если между ладонями всего десять сантиметров. В последнюю секунду Кира поняла свою ошибку, подняла руки вверх и с размаху ткнулась в спину Федина. Руки ее, скованные наручниками, по инерции скользнули вперед, опустились через голову ему на плечи (только не ладони, а локти — ладони же ее, скованные наручниками, оказались на уровне шеи), и Кира повисла у него за спиной.

Молоденький полицейский, не ожидая от задержанной такой прыти, вскочил со стула и, схватив ее за талию, попытался оторвать потенциальную воровку, а возможно даже убийцу от потерявшего бдительность следователя.

Константин Александрович, не ожидая Кириного «нападения» и уж тем более таких рьяных усилий тренированного парня, приложенных к женской талии, схватился за край стола, пытаясь сопротивляться натиску молодого полицейского.

Майор с удивлением посмотрел на покрасневшего старшего следователя, потом на оживший вдруг письменный стол, отъезжающий от него все дальше и дальше, и, не вполне понимая, что здесь происходит, со своей стороны ухватился за край стола и стал тянуть его на себя, пытаясь поставить его на прежнее место.

Чувствуя сопротивление, молоденький полицейский перехватился поудобнее и удвоил усилия.

Кира повисла в воздухе, болтая оторвавшимися от пола ногами и вопя «Помогите! Полиция!».

Что подумал черноусый лейтенант, входя в кабинет с протоколом задержания в руках и увидев вереницу сцепленных людей, пытающихся перетянуть друг у друга письменный стол, не известно, но, хлопнув себя по ляжкам, он выронил протокол на пол и, крикнув: «Твою ж мать!», бросился на помощь напарнику.

Федин захрипел, и, боясь стать убийцей на глазах у стольких свидетелей, Кира из последних сил брыкнулась, согнулась, дернулась вперед и каким-то чудом скинула свои руки с шеи «дорогого и любимого» старшего следователя.

Хорошо, что кабинет был совсем маленький, и лететь их сцепившейся троице до другой стенки пришлось не долго. Они вновь оказались на жестких обшарпанных стульях, только теперь Кира сидела на коленях сразу у двух полицейских, крепко держащих ее за талию и руки — по крайней мере, одно радовало ее в этой ситуации: о зацепках на брюках и пиджаке в данном положении можно было не беспокоиться.

Согнувшись пополам и схватившись за горло, Константин Александрович надсадно кашлял.

Что бы облегчить ему страдания, майор, перегнувшись через стол, постучал ладонью по его спине. Но от такой помощи следователю стало еще хуже.

— Да не хлопайте вы его так! Он же не подавился! — вступилась Кира за своего «дорогого и любимого» следователя, тщетно пытаясь высвободиться из крепких мужских «объятий».

Но полицейские крепко держали ее за руки вплоть до распоряжений старших по званию — начальству же было не до распоряжений.

И Кира не на шутку разозлилась, а когда злилась, становилась язвительной и острой на язык.

— Попробуйте сделать ему искусственное дыхание «рот в рот», — предложила она, мстительно сощурив карие глаза, — может, полегчает…

Напуганный такой перспективой, Константин Александрович метнулся на другую сторону письменного стола, поближе к майору и сквозь надсадный кашель прохрипел:

— Держите ее, братцы,