— Но я читал, что за границей выживают дети и в двадцать четыре недели.

— И что? — скривился молодой врач, вытаскивая пачку дешевых сигарет. — И что из этого? Вы знаете статистику смертности и болезней таких детей?

— Нет, — честно сознался Федин, все же надеясь, что у его ребенка по сравнению с этими детьми больше шансов выжить.

— Дети рождаются около семисот грамм — семьсот!!! — вместо положенных трех килограммов, то есть почти в пять раз ниже нормы. — Врач закурил и, немного успокоившись, продолжил: — Внутренние органы у таких детей еще не способны функционировать самостоятельно, кровеносные сосуды слишком хрупкие, отсюда частые кровоизлияния — в основном, кровоизлияния мозга, вот вам и церебральный паралич. Половина выживших детей в той или иной степени страдают этим неизлечимым заболеванием. Прибавьте сюда глухоту, немоту, проблемы с глазами, легкими — такие дети порой не могут самостоятельно дышать, и на всю жизнь прикованы к кислородному аппарату. Так что для этих детей выжить — не значит жить полноценной жизнью. Это дети-инвалиды. Конечно, двадцать восемь недель, это не двадцать четыре, но это не тридцать две и уж тем более не сорок недель. Удивляюсь, как это вашей жене с ее сердцем и проблемами с маткой врачи рожать позволяют!

— А они и не позволяют. Она первый раз идет на прием к врачу, когда ребенок начинает шевелиться.

— Ну, вы даете, граждане!

— Доктор, поймите ее… и пожалейте.

— Да она себя погубит! Такие перегрузки болезненному организму!

— Вот об этом я и прошу — держите меня в курсе событий. И если что… сообщите сначала мне.

Последние дни Федин жил, как на вулкане, вздрагивая от каждого телефонного звонка, как истеричная барышня, и с трудом вырываясь с работы в роддом к жене, в котором она лежала на сохранении.

Вызов на очередное «дело» стал для Федина спасением от невеселых, пессимистических мыслей.

Он смахнул листочек с «ромашкой» и лепестками-вопросами в ящик письменного стола и поднялся — еще на два-три часа можно отключиться от надвигающейся трагедии и думать только о работе.

19

В «обезьянник» Киру не посадили.

С жалостью посмотрев на ее нарядный, шелковый костюм и поблескивающие на руке часы, лейтенант «вошел в положение» богатой дамочки и приказал напарнику:

— Веди ка ты, Петро, задержанную в кабинет от греха подальше, и сам с ней останься. Все равно ее скоро следователь на допрос вызовет, а мне надо протокол задержания оформить.

Устроившись на жестких стульях в небольшом бедно обставленном кабинете, молоденький полицейский и задержанная молча смотрели друг на друга.

О том, что она опять «вляпалась» в какую-то криминальную историю, Кира поняла еще в полицейской машине: старший наряда черноусый лейтенант давал четкие инструкции, оставленному напарнику:

— Дождешься «Скорую помощь» и следственную бригаду.

Не трудно было сложить два и два и получить картину преступления: она пыталась проникнуть в квартиру, где пахло газом плюс следственная бригада и «Скорая помощь» — с Ираидой Брониславовной Каплан что-то случилось, и виновницей случившегося считают, конечно же, ее.

«— Из огня да в полымя! — ругая себя за сговорчивый характер, отстраненно подумала Кира, стараясь не двигаться на старом, занозистом стуле, боясь испортить зацепками дорогой, шелковый костюм. — Хотела, как лучше, а получилось… Почему со мной всегда так происходит: стараешься кому-то угодить, суетишься, жертвуешь своим временем, а выходит кругом виновата?! Никто не ценит твои старания, а затраченные на все это душевные силы и энергия оказываются бесполезными и не приносят элементарных слов благодарности! Прав Гном: «Не делай добра — не получишь зла в ответ!» Может, не стоит соваться со своей помощью, отвернуться от нуждающегося, пройти мимо или отойти в сторону и посмотреть, что будет дальше — ведь так спокойнее и безопаснее… Но будет ли мне самой лучше от сознания собственной черствости и равнодушия? Скорее, нет — совесть заест, загложет и останется пустая, мертвая оболочка…»

Кира вздохнула и посмотрела на молоденького полицейского.

— Ираида Брониславовна, которой я должна была передать ключи… Она что? Умерла? — осторожно поинтересовалась она, сжимая между коленей холодеющие пальцы, и, не дождавшись ответа представителя органов правопорядка, продолжила: — И наша доблестная полиция тут же нашла козла отпущения? В данном конкретном случае — козу. Но вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что я причастна к этому преступлению…

И она продолжила разглагольствовать на эту тему, не в силах выносить тишину неизвестности, пока не сообразила, что ее молодой страж смотрит не на нее, а поверх ее головы на дверь кабинета.

Кира замолчала и медленно обернулась.

В дверях кабинета стоял полицейский чин в погонах, загораживая своей мощной фигурой людей в штатском, маячивших в коридоре, и с иронической гримасой слушал ее «женские излияния», вертя в руках элегантные стодолларовые очки от солнца. Стекла очков поблескивали в коридорном сумраке совсем не официально, и от этого неофициального блеска на душе «подозреваемой» становилось еще тоскливее.

— Очень интересная теория относительно козы… — недовольно произнес полицейский чин и, величественно кивнув вставшему по стойке «смирно» молоденькому «стражнику», продолжил: — Правда, далеко от истины.

— С этим я согласна.

— С чем? — не понял майор и обернулся на полпути к письменному столу.

— С тем, что правда далека от истины…

Философствовать майор не любил и разговор поддерживать не стал, решив для себя, что обязательно собьет спесь с этой богатой дамочки (стоя в дверях, он успел оценить и дорогой костюм, и кожаные «расписные» сабо с пряжкой и стразами, и золотые часы, сверкающие завораживающим бриллиантовым блеском) — ее дело отвечать на вопросы, а не разглагольствовать на отвлеченные темы.

Он, как и все мужчины, не понимал, что «женская болтовня» и наигранная бравада это всего лишь попытка скрыть свой страх перед пугающей неизвестностью и нависшими над ней несправедливыми обвинениями.

Кира точно знала, что ничего предосудительного, а уж тем более криминального не совершала, но люди, в данную минуту окружавшие ее, думали обратное. В их глазах ее вина была очевидна, почти доказана, и им было не важно, что скоро все выяснится, и ее отпустят домой, и, может быть,