– Ну, я вас понял, Настенька. Но-о если мальчик уже пять или шесть лет как у нее, думаю, незачем что-то менять. Тем более перед выпуском фактически, вы понимаете. Такой стресс…

Старый зануда. Насте всегда казалось, что он ее недолюбливал. Надо было привести его к логическому тезису, против которого он бы не смог ничего сказать.

– Но у них нет контакта. Понимаете же, их беседы не так эффективны, как если бы его фиксировала я.

– Не преувеличивайте, вы же сами сказали, Наталья – профи, не хуже вас. – Золотухин нервно поглаживал стол.

– Я вам не об этом! – Настя вцепилась в ручки кресла, которые того и гляди скоро отвалятся. – Дима на диагностиках с Наташей может даже не раскрываться полностью, не показывать всё, на что способен.

– Слушайте, ну что способен, ну вы же не воспитатель, – устало вздохнул директор. – Вы же просто дефектолог. И видитесь с учениками сколько, пару раз в четверть? Здорово, что вы так держитесь за них, но я и вам нагрузку дал, отработайте лучше ее.

– Я ее и отрабатываю! – Настя взыскрилась. – Я прошу отдать мне всего одного ученика, это же не переработка. Это обусловлено многими факторами.

– И еще ваша личная прихоть.

– Если вам так проще. Это не в доплату!

– Ладно, берите его, только не кричите. Я назначу вас, проведете первое тестирование на неделе. Всё?

Настя поблагодарила и пошла к себе. Тактика была верная: Золотухин мог согласиться на что угодно, лишь бы его перестали донимать.

* * *

Валентина Аркадьевна вешала шубу в шкаф и – хотя уже много раз была в новом доме сына – осматривалась. К высокооконному убранству, дорогому ремонту, большой прихожей, переходящей небольшой плавной лестницей в кухню, она так и не привыкла. Даже к шубам не привыкла. Надевала их, когда ехала к сыну – чтобы не обижался, что его подарки не носят.

– Спасибо, что приехала. – Даня спускался к ней.

Они прошли на кухню. Согласившаяся на чай и отказавшаяся от курицы а-ля путана-что-то-там, Валентина Аркадьевна приготовилась слушать. Разговор обещал быть важным, судя по серьезности тона звонившего сына.

– Мам, ты же с нами не полетишь?

– Куда?

– Ну куда-куда.

– Нет. Не полечу. – Ага, еще в этот разврат она не летала. Сделали с нашей страной посмотрите что, а теперь жить с ними? И мальчика ее родного к себе заманивают. Валентине Аркадьевне, если честно, было даже обидно за сына. Что всё вот так, а он туда. И всю семью с собой тащит в эту Америку.

– Мы решили не все вместе переезжать. И раз уж ты остаешься здесь, я хотел спросить. Можно ли с тобой оставить Диму?

Валентина Аркадьевна ахнула. Затем где-то внутри ахнула еще раз, сильнее, а внешне – икнула и подпрыгнула.

– Со мной – в смысле вообще со мной? Жить со мной?

– Да, – быстро начал объяснять Даня. – Понимаешь, его с собой не получается взять, он не знает языка и совершенно там ни к чему получится. Не научится ничему. И кто им там будет заниматься? Будет как беспризорный, гиблое дело. А здесь он с тобой будет. Ты же школьным учителем была, ты как никто знаешь, что нужно ребенку и как заниматься с ним.

– Вы оставляете его тут?..

Даня повторил приблизительно то же самое, только в другом порядке.

Валентина Аркадьевна, школьный учитель русского на пенсии, задумалась (продолжая внутри ахать, естественно). Она была не против ухаживать за внуком, тем более дел у нее на пенсии всё равно никаких не было. Наверное, нужно будет переехать в их дом? Но это так неожиданно, да и как можно оставить своего сына в другой стране?

– Я, конечно, буду высылать деньги. И мы прилетать будем время от времени. Часто. А он с тобой поживет.

– Часто – это как часто?

– Как сможем часто.

Такими уговорами Валентина Аркадьевна плавно съезжала по стулу и душевно съезжала тоже. Она, конечно, согласилась. Раз выхода нет, то пожалуйста, конечно, они хорошо ладили с Димой, любили друг друга, хоть она и не всегда его понимала, и он ее, очевидно, тоже.

– Вы бы с ним как-нибудь подобрее, Даня…

– Мама! Ты уже лет десять это говоришь.

– И еще десять лет буду. И потом буду.

– Слушай, мы же сейчас вообще не про это. Мы наоборот – чтобы как лучше.

– Ладно, – вздохнула Валентина Аркадьевна. Она давно поняла, что не в ее силах переубеждать сына. – Просто это выглядит так… будто вы хотите от него избавиться. …Скажи, что это не так?

– Бог с тобой, конечно нет, – улыбнулся в ответ ее сын.

– Хотя… Ну, может, действительно лучше? Если там… Да?

– Да. – Даня улыбнулся, отодвинул чайник и взял маму за руку. – Ты же понимаешь, что да.

Несколько секунд в кухне трепыхалось неловкое молчание. Валентина Аркадьевна посмотрела на сына.

– Нет, я с удовольствием, ты же знаешь, лишь бы Димочке было хорошо. Да и в целом. Если нужно, то да, конечно. Только – ты мне всё объяснишь? Как и что делать.

* * *

Как она ни старалась, не получалось быть до конца честной: выходя из коррекционки, Настя отчасти оставалась в ней. Как и раньше, выкинуть ее из головы с пяти часов вечера до девяти часов утра не выходило.

Они с Сережей сидели на долгожданном полуделовом обеде – можно без галстуков, но две стороны столика занимали Сережин бизнес-партнер и его жена. За салатами и закусками из мидий (Настя их, кстати, не любила, такие мерзкие, склизкие, сплошная показуха) текли обычные комплименты типа Как мы рады познакомиться и Он столько говорил о вас, о вашей семье, здорово наконец-то увидеться и А как ваша дочка? У нас-то своих нет, понимаете… Мужья старались меньше говорить о работе и, когда у них это получалось, шутили и рассказывали истории. Жене Андрея о работе было неинтересно, и она пыталась завести разговор с Настей. Та отвечала рассеянно, иногда невпопад, лениво ковырялась в тарелке и смотрела сквозь собеседников.

Ее мысли заполняло другое. Ее рукой покручиваемые локоны переходили в покручиваемые извилины, которые занимала коррекционная жизнь. Настя проматывала возможные сценарии будущих эпизодов: как она снова общается с Димой, как он теплеет и снова открывается ей, и даже – как она прощается с ним, а он улетает в лучшую жизнь, в Соединенные Штаты Америки. Только словно метрономом выстукивало у нее в голове: вообще-то Дима никуда не переезжает… Его с собой не берут. И картинки трескались и рассыпались, оставляя фоновую черноту.