Шрифт:
Закладка:
– Слушай, а почему тебя называют дебилкой?
Вот, значит, что. Немного замандражило, хотя в принципе она привыкла. Обычно это спрашивают сразу, а тут такой медленный разгон.
Мать работает с дебилами
Точнее работала
И вот снова
Понял
Неприятно все это(
Прости, если что
Пох, я привыкла
Давно тебя так?
Слушай что тебе надо
?
Максим, конечно, был интересным, хотя и не очень красивым, но вроде выглядел так, что не обидит девушку. И, ух ты, не швырялся дерьмом, в то время как все вокруг… Хотя, может, еще начнет.
Их обоих в школе не любили. Ее – за то, что надо было кого-то не любить, а дочь женщины, что возится с идиотами, – супервариант. И потом – она всегда была странная. Ходила с вплетенными в косички ленточками, пирсингом, драных джинсах с нашивками, была неразговорчива и недружелюбна. И жизнь Крис вертелась в вихре дразнилок, гнилых яблок в рюкзаке, мертвых мышей (и где только достали?) в куртках, школьного одиночества и домашних скандалов. Она долго стеснялась сказать маме: стыдно стыдиться матери. Но в итоге сказала. Та ее успокаивала как могла, но, конечно, не успокоила. И что было делать? Ни работу (ни диплом для другой работы), ни школу не сменить. Приходилось существовать в исходных данных.
Крис научилась. Ушла в себя, покрылась ленточно-пирсинговым слоем и старалась ни с кем не контачить. Иногда в этой броне появлялись бреши, и через них попадали редкие девушки, становившиеся на время подругами, и редкие молодые люди, становившиеся ее молодыми людьми. Надолго не задерживался никто.
Шесть лет назад мать Крис уволилась из коррекционки, и тогда задышалось свободнее. Легкие постепенно расширялись, в воздухе не носились и ребра не сдавливали насмешки. Мать вышла замуж за успешного бизнес-чувака, они переехали из бабушкиной двушки в его просторную, со стильным минималистичным ремонтом четырешку. У Крис и ее матери наконец-то появились деньги, которые не приходилось пересчитывать до последней затертой, почерневшей копейки.
Но в прошлом месяце мать снова устроилась к дебилам. И школьная жизнь Крис вернулась примерно к тому же, чем и была шесть лет назад.
Максима не любили за то, что он тоже был странноватый. Анемичный, субтильный и манерный, он вызывал у девушек неприязнь, иногда сочувствие, а у парней – отвращение. Клетчатые рубашки поверх футболок с ядовитыми принтами и узкие джинсы. В предыдущей, обычной школе его избивали в сортирах, под лестницами и во дворе, здесь же дружелюбно ограничивались оскорблениями, угрозами и плевками.
– Ты не хочешь как-нибудь встретиться?
– Что?
– Может, погулять?
Крис задеревенела[15] напротив экрана. Не-до-парней. Нет? Да? Не сильно-то хотелось.
– Ну как-нибудь
Не сильно-то хотелось, но занятий у нее было не то чтобы много. Может, даже интересно с ним будет?
– Послезавтра может? После школы.
– Глянем.
Крис сидела на остановке. Разбитое стекло, шершавая скамья с выбитыми зубами – пробелами вместо перекладин. Автобус уезжал. Автобус всегда уезжал.
Крис не помнила, как сюда приехала или пришла – откуда ехала и откуда шла, от чего бежала. Такое иногда случалось. Какая-то бабка в протертой дубленке стояла у киоска, покачиваясь, тянув застойный акын. Самого киоска не было видно.
Крис попыталась вспомнить – какой автобус идет до дома. Ну да, сто пятьдесят седьмой. Попыталась и вспомнила, что она домой не хочет. А куда хочет?
А куда можно?
Вам – везде.
А куда стоит? Как это – никуда?
Вспомнила. Договорилась встретиться с парнем из школы. Но, кажется, на завтра или послезавтра. Значит, домой. Можно хотя бы у себя закрыться.
– Извините, бабушка, – сказала она покачивающейся, как слониха в зоопарке, бабке. – Вы не знаете, когда сто пятьдесят седьмой?
Ой, подумала Крис. Это же они у меня вечно спрашивают. А я? А что я, я сейчас в картах посмотрю.
Женщины из-за киоска не было видно. Крис зашла в приложение. Выберите город. Пролистала список городов, но не нашла в нем своего.
– Бабушка, вы не знаете?.. – потянулась к бабке.
– Я ухожу, – каркнула та, не прекращая свой басовитый гул.
– Что? Куда вы…
– Ухожу. Все уходят, и я ухожу. Чего я тут! – и затяпала по пустой улице.
Подъехал автобус, и бабка исчезла. Крис пошла к нему, но не успела: укатил. Подъехали еще несколько – растянутые гармошки, обнаженный ржавый покров. Пыльные колеса, хотя снег. Крис бежала за ними, они исчезали, пока не оказалась посреди всех дорог, и не было ничего, и была одна, и она не знала, куда идти.
* * *
Сегодня тут. То есть не в школе. Дома. Голова сильно болит. Болела утром. Папа оставил тут и дал 4 5 таблетки и позвал бабушку. Тогда приехала бабушка. Папа уже уехал. Он всегда уезжает утром а мамы тоже не было. И Юля с Лешей их тоже не было они утят учатся и сегодня учатся тоже. А я тут.
Я ей открыл и тогда она спросила. Как ты милый? Я ответил, что я нормально. Ложись. И захотела приготовить чай и поесть. Сказала. Я сказал, что хорошо и тогда и лег. А она потом пришла чай и поесть.
– Как себя чувствуешь?
– Лучше. Голова не болит.
Валентина Аркадьевна сидела на краю Диминой кровати, отбросив простыню. На тумбочке дымился сладкий чай, немного отпитый внуком.
В ногах у Димы лежала Элли, опустив голову ему на колени, иногда подергивая треугольными, как чердаки, ушами. Приподнималась и смотрела на хозяина, как бы проверяя, не изменилось ли его самочувствие. Как бы всё понимая.
– А слабость?
– Да нет.
– Не тошнит?
– Нет.
– А еще что-то?
Дима мотнул головой. Слабой рукой гладил Элли.
– Ну хорошо, – улыбнулась бабушка. – Поспишь?
Еще раз мотнул: я уже выспался.
Валентина Аркадьевна, когда ее просили посидеть с внуком, снова представляла себя учителем в школе. Тебе нехорошо, Коленька? Может, к медсестре? Может, маме позвонить, домой пойдешь? Кто, если не она, не Валентина Аркадьевна?
– А что хочешь поделать?
Главная задача учителя – занять ребенка, по возможности интересным и полезным (или хотя бы одним из них).
Внук пожал плечами. Бабушка подумала и сказала:
– Хочешь помочь мне с готовкой? Я обещала твоему папе сделать шарлотку, – кулинарные навыки еще никому не повредили, и ему не
