Зеленский всегда, с первых своих стендапов играл человека с внутренней драмой, поначалу загнанного судьбой на мелкие и комедийные роли, но всегда готового внутренне распрямиться. И Д’Артаньян (2005), и Наполеон достались ему как актеру не просто так: героическое начало из него, простите за рифму, торчало. Может быть, оно прорезалось в его неожиданно хриплом и брутальном голосе, может, в манере говорить со сцены посреди корпоративного концерта резкие, злые, наотмашь хлещущие слова. Все его стендапы — внезапный трезвый и трагический монолог анекдотического персонажа. Зеленский потому и перерос КВН, что КВН пытался быть чем угодно, кроме сатиры; загонял сам себя в рамки студенческого капустника, хотя разыгрывался на тонущем «Титанике». Актерская тема Зеленского — перевод анекдота в трагедию, а стендапа в проповедь; во время избирательной кампании ему даже не пришлось перестраиваться, поскольку в украинской политике установка на зрелищность присутствовала изначально.

И вот тут, как ни странно, у Зеленского был в России прямой аналог, который мог бы, достань у него чисто человеческой значительности, пройти сходный путь и выйти в духовные вожди. Я говорю, конечно, не о Михаиле Евдокимове, который был хорошим барнаульским губернатором и юмористом, но на большее не претендовал. Я о Евгении Гришковце — стендапере с претензиями на драматического актера и при этом драматурга, исполнителя собственных моноспектаклей, которые были замечательными стендапами в клубном формате, но мгновенно срывались в слащавый китч, как только начинали претендовать на нечто большее. Гришковец бывал замечательно точен в деталях и состояниях, и, окажись у него мировоззрение, то есть осмелься он сказать в лицо зрителю несколько серьезных и важных вещей, и у него могла появиться совсем другая аудитория. Но Гришковец, во-первых, при первой возможности срывался в пафос, а во-вторых, обладал классическим русским характером «подпольного человека», то есть, изображая скромность и непритязательность, искренне полагал себя великим драматургом и артистом в одном лице. К тому же он имел слабость дурно говорить о коллегах, например, о «Квартете И», и это исключало для него возможность работы в коллективе, а Зеленский без «Квартала», без идеальной рабочей атмосферы в нем и без мозгового центра сценаристов, был бы в лучшем случае одним из многих авторов-исполнителей. У Зеленского было то, что практически не встречается в России (или возникает иногда под внешним воздействием тоталитарного гнета): чувство ансамбля, оркестра, товарищества.

В смысле коллектива неплохие шансы были у «Квартета И», выросших и учившихся вместе одесситов, которые, кстати, не боялись и весьма колких политических шуток в спектакле «День выборов». Но они сознательно воздерживались от серьезных политических высказываний и даже после начала войны не заявили ничего определенного, призвав только обе стороны не стрелять по мирному населению. Я сочувствую «Квартету И» и понимаю его трудности, но искренне не понимаю, как в этой ситуации можно не уехать в Одессу. Мария Галина, поэт и прозаик первого ряда, и ее муж, поэт и переводчик Аркадий Штыпель бросили все дела в Москве и уехали немедленно. «Квартет» явно не рвался подражать «Кварталу» — понимая, вероятно, что в России артист всегда останется «клованом». Но это, боюсь, постановка телеги впереди лошади: он потому и останется клованом, что не посмеет стать ничем большим. Этот тоннель роется с двух сторон.

Нельзя не упомянуть и Семена Слепакова, ныне иноагента, жителя Израиля. Слепакову поистине было что терять, он был одной из главных звезд Comedy Club. Их с Зеленским карьеры до известного момента развивались параллельно, и даже главный свой сериал они делали одновременно. Зеленский продюсировал и сочинял «Слугу народа» — Слепаков делал столь же актуальный для России «Домашний арест», где роль стремительно входящего в славу мэра сыграл Павел Деревянко. Тут особенно очевидна разница между Россией и Украиной: Деревянко не стал и не мог стать народным героем, не говоря о президентстве. Сама ситуация домашнего ареста радикально отличается от ситуации выборов. Потому и Слепаков, при всей популярности своих песен, ощущал полную зависимость от власти — и в январе 2021 года довольно резко высказался о московских протестных акциях. Процитируем, хоть и не очень приятно напоминать любимому автору о его провалах:

Ваш праведный и столь истошный вой

Не очень мне приятен как поэту,

Но, поразмыслив, я кладу на эту

Агрессию свой орган половой.

Другое интересно для меня —

Посыл ваш — бесконечно либеральный,

А также взгляд ваш высокоморальный,

На жизнь в России завтрашнего дня:

Падут оковы и вздохнет народ

Свободу ощутивший, полной грудью,

Диктатор будет предан правосудию,

Наступит в жизни новый поворот...

А мне сценарий видится иной —

Что управлять придет моей страной,

Коль вдруг народный гнев огонь раздует,

Лишь более отвязное жулье,

Но это только мнение мое —

На истинность оно не претендует.

Результат этого компромисса сказался очень скоро: Слепаков не написал с тех пор ни одного хита. Сам он оказался за границей сразу после начала войны, и вроде бы не сказал ни слова в поддержку Путина, напротив (еще недавно он говорил Дудю, что Путин ему скорее нравится, чем не нравится). Но это и есть ответ на вопрос о перспективах российской творческой интеллигенции.

Что до Зеленского, он и его команда с самого начала делали ставку на превращение анекдота в абсурд, стендапа в театр, театра в революцию, а комика в трагика. Я сейчас читаю в одном американском университете курс «Как Гоголь придумал Украину», иными словами, как главный украинский прозаик сконструировал национальный миф. Гоголю приписывается честь первого изображения маленького человека в русской литературе, не считая пушкинского Самсона Вырина, намеченного эскизно; но маленький человек литературу не интересовал, она ему не сочувствует, ей подавай великие страсти, а не сопливое снисходительное умиление. Повесть Гоголя — о том, как Акакий Акакиевич становится двухметровым привидением, срывающим шубы с чиновников; судьба Гоголя — о том, как рассказчик диканьских баек становится европейским Гомером. Перерастание собственных границ, не географических, разумеется, а личных и творческих, — сквозная тема украинской культуры, от «Каменного хозяина» Леси Украинки до «Вита Ностра» Марины и Сергея Дяченко. Украинец входит в европейскую культуру с прибаутками провинциального родственника, с бутылкой горилки и шматом сала, и вдруг оказывается в этом помещении единственным мужчиной и единственным носителем личного мифа, в то время как остальные давно этот миф похоронили и вообще живут в материальном мире. Так Чехов, уже будучи первым новеллистом и драматургом европейского модерна,