— Не кипятись, Гаврилыч.

— Что, не кипятись? Давай я тебе, не сходя с места, накатаю рапорт, что обошёл все дома до самой Чижовки, и никто этого чечена не видел.

— Надо реально опросить. Правда. Иначе я просто расскажу гэбэшникам, что вот появился подозреваемый, и умою руки. Они ж всё равно тебя заставят крутиться.

— Умоешь руки? Когда дело ведёт КГБ? — Гаврилыч обречённо обвёл глазами свою берлогу с портретом Президента на стене и грамотами в рамочке за безупречную службу. — Не выйдет у тебя. И у меня тоже. Но ты не торопись.

— Что не торопиться? — Лёха восседал на стуле для задержанных. В своей затёртой куртке, как всегда, щетинистый, он смотрелся рецидивистом, выдернутым в опорный для профилактической промывки мозгов.

— Не спеши раскрывать перед ними карты. Я про Лепель наслышан. Вон гэбня у тебя даже бытового мокрушника забрала. А если бы нитка к взрыву привела? Никто бы и не вспомнил, что ты вычислил лепельский след. Спасибо, лейтенант, и свободен. Совсем свободен, на все четыре стороны, пока большие дяди получают ордена.

— Без КГБ там бы никак… — попробовал возразить Лёха, но Гаврилыч даже слушать не стал.

— Значит, гляди сюда, салага. Если этот кавказ на районе бродит, я его вычислю. Но конторе его сдаём, только когда сами отловим, расколем и сунем в клетку, понял?

— Куда ж тебя понесло на старости лет, капитан? Там бандит, убийца четырёх человек, отморозок…

— Скажи ещё — супермен.

— Ну, не знаю. Но на всякий случай…

— Я сейчас расскажу тебе про всякий случай, — Говорков порылся в столе и вытащил старую, ещё чёрно-белую групповую фотку людей в смешной форме девяностых годов. Сам участковый среди них едва угадывался. — Помню, к нам прислали нового инспектора по делам несовершеннолетних. Тогда в ИДН брали вообще левых, по блату — даже девочек после пединститута. А этот — пацан, да ещё тренером по всяким кунг-фу, каратэ подвизался, крутой, как свинячий хвостик.

— Он на этой фотке?

— На этой фотке — я! Тощий, соплёй перешибёшь. А новенький крупнее был. В первый же день, ещё корку и ствол не получил, он попёрся вечером на район. Девяностые были, стрелки-разборки, крышевание. И малолетки туда же: наркоту толкали, баксы меняли, когда официальный обмен валюты был запрещён. Та дурилка зелёная из ИДН влезла в самый гадюшник, у магазина «Счастье».

— Отгрёб?

— По высшему разряду. Стал в стойку Чака Норриса, ножкой махнул, его тут же завалили и начали месить. Я по участку иду, вижу: махач. Повязал их всех: и малолеток, и каратиста, не знал же, что он крутой… В общем, всё, что тебе втирали: соперника нельзя недооценивать, правильно рассчитывать свои силы, короче, — фигня это. Ты — сотрудник милиции. На твоей стороне закон. И ты прав.

— Ох, Гаврилыч… Тебя послушать, так уголовный кодекс за пазухой носить надо, он и от пули сбережёт.

— Голову при любом раскладе терять не надо. Но ты, Лёха, ни дня не работал участковым. Чтоб ты знал, я на своём участке — вся милиция. И следователь, и охрана порядка, и вместо гаишников машины с газонов гоняю… Как шериф на Диком Западе.

— И уголовный розыск, — в тон ему продолжил сыщик. — Твоя любимая песня, что пашешь один за всех на своём участке и благодарности не ждешь. Я наслышан. Ну, так чего же ты медлишь? Магазин на твоей земле. Раскрой теракт.

— Во всяком случае, у меня куда больше шансов установить всю правду.

Выйдя из опорного, Лёха набрал Бекетова. Тот ответил сразу.

— Я в Боровлянах, лейтенант. Собак кормлю. Через час буду дома. Можете зайти.

Мысленно поблагодарив за соизволение, опер вызвал одного из своих людей. Встречу он назначил на кладбище и прямо между могил продиктовал задание: узнать, кто из мелкого районного криминалитета мутит с кавказцами или азиатами.

Человечек — скользкий, худой, пройдоха по кличке «Окурок», с уголовными замашками, впитанными на зоне ещё по малолетке, — слушал вполуха и озирался. Едва различимые в полумраке силуэты памятников и общий антураж тёмного Московского кладбища вгоняли его в дрожь. Лёха, совсем не суеверный, тоже предпочёл закончить разговор и потопал пешком к дому Бекетова.

Глава четырнадцатая

Новый след

Бизнесмен находился дома один. Едва пригласив войти, он в лоб заявил оперу, что тот слишком увлёкся копанием в белье самого Бекетова, а не поиском преступников.

Полгода в розыске плюс стажировка на четвёртом курсе выработали замечательные навыки выдерживать начальственные разносы по шкале от «лёгкий бриз» до «жестокий шторм», но сейчас перед Лёхой распинался не его начальник.

Но в то же время потерпевший. Перед ним, как и перед другими родственниками погибших, Президент лично извинялся, что не уберегли, что не предупредили теракт… Так как профилактика преступлений на отдельной взятой части улицы Калиновского входила в обязанность именно Лёхи и Гаврилыча, опер счёл за лучшее промолчать. Но не более пары минут.

— При всём уважении, Евгений Михайлович, нам несколько лучше видно, в каком направлении копать, — Бекетов набрал воздуха, но лейтенант не позволил ему вклиниться. — Остались две правдоподобные версии. Или некие злодеи взорвали первый попавшийся магазин, где больше народу и слабая охрана, или охотились персонально на вас. КГБ шерстит недовольных, исламистов и прочую публику. Я пытаюсь вычислить ваших недругов — вы их плодите щедро.

— Кто вам сказал? — ощерился Бекетов. — Инга растрепала?

Разговор на повышенных тонах вёлся у самого порога, раздеться, пройти внутрь и тем более опрокинуть стаканчик хозяин не предложил. Тёплую атмосферу новогоднего застолья сейчас не напоминало ничто.

— Она говорит настолько мало, что впору сажать за уклонение от дачи показаний. Гораздо разговорчивее ваши файлы в Первомайской службе занятости. Там много интересного. Кто работает, кто уволен, какая официальная зарплата начислена. Юлию Старосельцеву помните?

— Что эта сучка наболтала?

— Ещё меньше Инги. По уважительной причине: покойники не разговаривают. Ваш сын, Евгений Михайлович, растёт без родителей, его воспитывает весьма нездоровая бабушка.

— И что с Юлей? — вопрос прозвучал на десяток децибелов тише, но всё ещё нервным, сварливым голосом.

— Утоплена в озере. Тем самым психопатом, что приезжал в Минск летом. С его слов, поставить вас на место.

Лёха готов был побиться об заклад: Бекетов впервые услышал о развязке лепельской драмы.

— Урод… Помню его. Шея толще, чем моё бедро. Сначала пальцы крутил, права качал. Потом чуть не разрыдался, что Юлия до сих пор любит одного меня, а его посылает подальше. За что же он её? Из ревности?

— Из дурости. Отпирался, потом сознался. Говорит — случайно. Но в декабре он точно был в Лепеле,