— Бескорыстие в наше время встречается редко, — сказал Теаган.

О нет, он опять будет пытаться уговорить меня ступить на жреческую стезю?

Должно быть, эта мысль отчетливо отразилась на моем лице, потому что Теаган рассмеялся.

— Нет-нет, Рейн, не беспокойтесь, рекрутировать я вас не собираюсь. Это было всего лишь абстрактное наблюдение, не больше.

— Рекрутировать? — переспросил Кастиан подозрительно.

— Я как-то говорил вашему брату, что из него получился бы отличный жрец, — пояснил Теаган.

— Еще того не лучше, — пробормотал Кастиан.

— Не беспокойтесь, это в прошлом. Я прекрасно понимаю, что не каждому подходит церковная стезя, — но почему-то, когда Теаган сказал эти слова, я физически ощутил, как его острый взгляд уперся в меня. И у меня возникло сильное ощущение, что своим сегодняшним вмешательством в чужие дела я привлек внимание жреца еще больше, чем прежде.

— Да, мне подходит исключительно стезя светская, — сказал я твердо.

* * *

Спасенная мышка оказалась не только храброй, но еще и очень разговорчивой, будто старалась и за себя, и за брата — юноша действительно был ее родственником, их внешняя похожесть мне не почудилась. Верхом она держалась достаточно неплохо, и едва я отъехал в сторону от Теагана с Кастианом, направила свою лошадь ко мне. Похоже, давно дожидалась момента, когда я останусь относительно один. Сперва поблагодарила за помощь, потом начала рассказывать, как так получилось, что они отправились в столицу.

Пара эта была внебрачными детьми пятого сына главы одной из Младших семей клана Баяд и дочери городского архивиста — их отец вроде как хотел жениться на их матери, но все никак не мог получить разрешение на брак, а потом и вовсе погиб во время очередного прорыва демонов. Через пару лет, во время зимней лихорадки, умерла вся семья их матери, оставив их сиротами и тем самым «навесив на шею клана». Судя по тому, с каким выражением лица произнесла эту фразу мышка — звали ее, кстати, Кора — слышала она ее слишком уж часто.

— У нас по семь камней, у меня и у брата, — сказала с гордостью в голосе и тут же горько добавила: — До инициации мы никому не были нужны. Дед, едва на нас глянув, отправил жить в общую комнату с клановыми слугами. Работать заставляли больше, чем взрослых, платили меньше, и заявляли, будто мы должны быть за такую милость благодарны. А потом, после инициации, мы вдруг оказались клану еще и должны! Но тут как раз вышел императорский декрет, и мы решили — хватит! Лучше поедем в столицу!

— А вас не планировали ввести в род? — я помнил, что при таком условии императорский приказ действовать переставал.

— До указа точно не планировали. Нас даже бастардами клана официально не признали, до сих пор в записях о рождении стоит только мамино имя.

Да уж. То ли мать этих двоих по какой-то причине не обращалась в клан за материальной компенсацией «обиды», то ли то, о чем рассказывал мне Хеймес, работало только на территории, принадлежащей аль-Ифрит, и не являлось универсальным законом для всей Империи.

— Да и после указа вводить нас в род тоже не собирались, — продолжила Кора. — Когда я узнала про новый закон, то пошла к деду, но он лишь хмыкнул пренебрежительно и сказал, что нам «найдут применение», — на последних словах ее голос зазвенел от сдерживаемого гнева.

* * *

Местность становилась все более гористой, а когда дорога завела нас на очередной холм, самый высокий из всех, что мы проехали, с него открылся вид на столицу.

Я остановил коня, изучая лежащий вдали город.

Я ведь уже видел его — с другого ракурса, но видел. Те образы, которые пришли ко мне в храме в Броннине, когда я коснулся рун на фреске, показывали именно столицу. Я помнил эти мощные крепостные стены, этот рисунок башен над ними вдали…

Но чего я точно не помнил, так это того, чтобы поля перед крепостными стенами были покрыты шевелящимся человеческим ковром. Тысячи тонких струек дыма поднимались от невидимых с такого расстояния костров. Кое-где я видел палатки и на скорую руку сделанные хижины. И несколько десятков воинов — часть верхом, часть пешие — стоящие или медленно двигающиеся туда-сюда по императорскому тракту, пересекающему человеческое море пополам и ведущему к главным городским воротам.

Вскоре остальные из отряда остановились рядом со мной. Я повернулся к ним, выбирая, кто мог знать, что там внизу происходит, и остановился на телохранителях жреца. Сам жрец, находясь в Броннине, мог быть и не в курсе, что это за люди поселились у входа в столицу.

— Кто они такие? — с некоторым недоумением повторил мой вопрос один из Достойных Братьев, проследив за тем, куда я указывал. — Естественно, беженцы из уничтоженных кланов. Из тех самых, которые пали под натиском демонов в начале этого лета.

— В «Вестнике Императорского Двора» они никогда не упоминались, — пробормотал я. — Столько людей — и ни одной, даже самой крохотной статьи о них.

По мере того как мы спускались с холма и приближались к огромному импровизированному лагерю, жалкая картина человеческого существования в нем становилась все более отчетливой. Куда бы я ни смотрел, видел лица — усталые, бледные, с запавшими щеками. Потухшие глаза. Со всех сторон доносились запахи давно немытых тел и пропитанной старым потом одежды. При этом то здесь, то там я видел то, что можно было назвать «остатками былой роскоши» — осколками прежней жизни, которые эти люди сумели унести с собой.

А еще дети. Здесь было так много детей, более грязных и худых, чем взрослые. Некоторые из них пытались играть — куклами, сделанными из соломы и веревок, воображаемыми мечами из веток, кусочками коры, которые должны были обозначать лодки и корабли…

Насколько далеко по обе стороны от ворот тянулось это жалкое поселение? Сколько людей здесь было? Несколько десятков тысяч? Или еще больше?

— Почему они здесь? — я повернулся к телохранителю жреца.

— У кого были родственники в других кланах или вольных землях, отправились к ним, — отозвался тот. — А сюда пришли все те, кому деваться было некуда. Вокруг столицы стоит несколько защитных контуров, здесь относительно безопасно.

— Нет, я имею в виду — почему им не выделили землю, не помогли построить