вскинула я руки. – Ты же про метафорический ключ?

– Других с Аллой быть не может.

– Знаешь, не говори мне ничего сейчас про Аллу и ее метафорические ключи! Я закрываю глаза и вижу пятна крови! Хочу уснуть, но мне снятся люди с головами птиц! А если повезет и во сне я буду летать, то мой журавль обязательно там сдохнет!

– Что?

– Я просыпаюсь с криками, чувствуя онемение, скованность, паралич. Как-будто муха, застрявшая в липкой паутине!

Мы с Максимом жестикулировали, крутились возле витрины, вышагивали туда-обратно, и все это время за нами наблюдала Алина по ту сторону стекол кафе. Она делала вид, что моет окно, а когда я смотрела на нее, изображала жест «сердечко».

– Знала бы она, о чем мы говорим, – помахал ей Максим, – еще немного, и она осыплет нас лепестками флердоранжа.

– Чем?

– Забей.

– Я не про свадебные ритуалы с лепестками. Чем занимается комиссия? Твои пипеточники? – отодвинула я стакан, когда он потянулся к моей пенке на банановом латте второй раз. – Скажи им, что есть такие порошки, – сжала я в кулаке серебряный кулон на шее, – что, вдохнув разок, они забудут половину жизни. Ты же знаешь.

– Знаю, – переложил он кулон в свою руку, переворачивая его туда обратно, – поэтому слежу за ними. А за тобой присматриваю.

Он аккуратно и очень медленно опустил кулон мне между ключиц.

– Почему носишь его? Эта пыльца внутри не стирает память, а возвращает ее. Ты что, до сих пор… ждешь? Серого? Ждешь, что он захочет вспомнить?

– Я жду, когда буду готова высыпать ее.

– В урну, надеюсь.

Я подняла на него глаза:

– Не бойся сказать то, что подумал на самом деле.

Максим прищурился, и губы его скривились, когда он представил вместо моего ответа ответ Аллы.

– Кирыч… нет.

– Да.

– Ты хранишь пыльцу для себя…

– Если пленка на кассете не даст ответа. У тебя свой ключ, у меня свой, – сжала я сильнее кулон.

– Не смей, – протянул он руку к цепочке, но я отскочила. – Ты не знаешь, что вспомнишь!

– А ты знаешь?!

Он метался по тротуару туда-обратно, ударив ногой по колесу своего «Порше».

– А если там ты?! – рявкнул Максим.

– Что – я?..

– На пленке… рядом с сестрами! – кивнул он. – Я рос с Аллой. Бок о бок. Много лет. Она не понимала разницы между живым и мертвым! А ты? Вы двоюродные. Ты… всегда понимала разницу? Ты ссорилась с сестрами в тот день. Вы друг на друга кричали. Они были не правы, обижая и задирая тебя.

– Но за что?..

– Из-за меня тоже, – оттянул он края воротника, – мы с тобой подружились… наверное… что-то вроде детской ревности.

– Я бы не… я не могла… Я же нормальная! В детстве ни с кем никогда не дралась, не обзывалась даже… а на пикнике, – зыркнула я на него, – что было во мне… что было похожего на Аллу?

– Ты подружилась с Аллой. Вы сразу поладили с ней.

– Почему не говорил мне этого раньше?

– Туса на детской площадке – карманный филиал ада. Моя жизнь с Аллой – вселенский.

Тысячи вариантов того, что могло было быть на пленке, пронеслись у меня перед глазами. И одним из них… стала я. Почему я ни разу не предположила, что… Нет! Это невозможно!!! Они мои сестры, а я не Алла!!! Я бы не тронула их!!!

– А ты… ты, Максим, понимал разницу между жизнью и смертью? – не дала я ему приблизиться. – Ты рос в аду из-за Аллы? Ты понимал разницу между жизнью и смертью?

Вытянув руку, грубо остановила его, упершись в плечо.

Максим сморщился.

В эту точку ему угодил ствол дерева, что пробил лобовое стекло. Я знала, что под его пиджаком, под расстегнутой на ключицах рубашкой, под моей ладонью где-то там прячется его шрам.

Я знала и хотела… сделать ему больно. Ужаснувшись своему желанию, отдернула руку.

– Ты и я… в итоге убили Аллу. Теперь мы оба немного мертвы, – напомнила я Максиму, – Что на пленке, Макс? Кто на ней?!

– Я не знаю, – спокойно ответил он, глядя мне в глаза. – Я не знаю, что на пленке. Но знаю, – протянул он руку, не став касаться кулона, – что Алла в гробу, а мы все еще делаем то, что она хочет. Ты и я до сих пор чуть больше живы, чем мертвы, потому что так хочет она.

– С чего ты взял?

– Она знала. Все.

– Вчера на полу возле ванной ты твердил, что нам это нравится. Жить на грани.

– Главное слово в той фразе – жить. Но ты не живешь. Ты заперта внутри этого кулона, внутри пленок, внутри Аллы и черт знает чего еще. Почему ждешь? Почему не используешь пыльцу? И не придумывай, что она для Кости. Я знаю, у тебя таких кулона два, – не сводил он взгляда с серебряного овала. – Хватит и тебе, и ему.

– Ну… – поморщилась я, – его отдала мне Алла за десять минут до взрыва. Внутри может оказаться новый яд. Что, если я использую его и… стану журавлем? Или пауком.

– Тогда точно надо проверить на Костике, – усмехнулся он. – Осторожно! – Взгляд Макса метнулся мне за спину.

Резко вытянув руки, он отдернул меня от витрины кафе с такой силой, что Геката, срываясь с плеча, оцарапала меня когтями до крови сквозь белую воздушную блузку, несмотря на твердую ткань жилета на плечах. Взбешенный хорек цапнул Максима за палец, и, разжав руки, он выпустил меня, пока витрина кафешки продолжала вибрировать и звенеть.

Крутя головой по сторонам, я пыталась понять, что это была за опасность.

– Доставщик пиццы… на скутере! Прямо за тобой! – забежал Максим за поворот. – Ты видела? Он гнал под сотку!

– Видишь, ты уже надышался с пипеточниками в парнике. Макс… – вздохнула я, – не было тут никого. Никаких доставщиков.

Максим прижался лбом к витрине кафешки:

– Кирыч, мы когда-нибудь вырвемся? От моих пипеточников и твоих кулонов? – Он оторвался от стекла и стянул края блузки с моего плеча, проверяя царапины от когтей Гекаты.

Окно кондитерской приоткрылось щелкой. Нос Алины оставлял на стекле влажные следы ее дыхания, пока губы Макса прикасались к моей шее. Поправив блузку, вернув ее на место, он только что обломал зрительнице из-за стекла весь кайф, прошептав мне на ухо чуть слышно:

– Я здесь по делу.

Я пересеклась взглядами с Алиной. Бросив тряпку в таз, она больше не могла терпеть и не слышать всего самого интересного, а потому поспешила на улицу протирать вывеску поближе ко мне и Максу. Рядом она поставила коробку