Шрифт:
Закладка:
– Во-первых, Саша еще не сделал мне предложение. А во-вторых, объясните мне немедленно, как это могло произойти, в конце концов.
Доктор понял, что пациент труден, и налил себе немного воды. Чтобы разрядить обстановку, я вслух отсчитал шесть недель и начал вспоминать, объясняя присутствующим, как все происходило. «Горная коза» в мини-юбке внимательно слушала, слегка меня поправляя. Молодой гинеколог начал краснеть.
– Нет, так забеременеть вы не могли. Что еще?
Через пятнадцать минут наших воспоминаний я заметил, что доктор Морис Санжер почему-то покрылся испариной и нервно начал дышать. Видно, сумасшедшая пара из России ему очень надоела. Особенно красотка Лена, на которую он последние несколько минут посматривал с какой-то непонятной ненавистью. Перебрав недельный набор наших монакских близостей, мы наконец дошли до истории с аспирином.
– Вот оно! – закричал доктор. И, попросив у нас прощения, выскочил куда-то на несколько минут.
Вернулся молодой специалист уже абсолютно спокойным и больше не нервничал. Наверное, проконсультировался с кем-то по телефону.
– Рассказываю. Спираль раздражает стенки матки, мешая во время эякуляции оплодотворению яйцеклетки. Когда мадам приняла аспирин, ушла головная боль, но и раздражение автоматически прекратилось. Вот и все. Поздравляю вас еще раз.
Из клиники мы решили немного пройтись пешком. Парижская осень радовала теплом и каким-то очень свойственным только этому городу уютом. Нам надо было выбрать кольцо, потому что без него делать предложение как-то не положено.
– А как мы назовем маленького? Аспик? Аспириния?
– Как ты захочешь, дорогая, так и будет. А если бы я принес тебе тогда анальгин, ты бы тоже подобрала соответствующее имя?
Но мои шутки Лену в тот момент не интересовали. Она держала меня под руку и шла медленно и как-то гордо, как может идти только беременная женщина, которая любит и любима.
На столе валялся проект закона о «домашнем насилии»… Будет обсуждаться в Думе. Интересно бы послушать. Это ужасно – бить женщину! Нормальный человек не может себе этого даже представить. Я не могу. И никогда не мог. Даже цветком в тяжелом горшке нельзя. Правда, несколько раз хотел удушить. Такие вот способные индивидуумы попадались. И рука бы не дрогнула. Если бы законовыдумщики позвали, я бы пошел и выступил. И рассказал. И вспомнил. И еще бы рассказал…
…Лена опаздывала везде и всегда. Каждый Новый год повторялась одна и та же история. Приготовления начинались с тридцатого декабря, чтобы никуда не опаздывать на следующий день. Доставалось и гладилось платье, потом его аккуратно клали на диван и накрывали прозрачной хренью, потом надо было поздно лечь, чтобы поздно встать, чтобы выспаться и быть в форме в новогоднюю ночь.
Первые два этапа (поздно лечь и поздно встать) Лена проходила с блеском, но подъем был всегда чем-нибудь омрачен.
Например, именно этой ночью я очень сильно во сне дышал, забирая весь кислород в спальне и не оставляя бедной девочке ничегошеньки. Ей пришлось в пять утра вставать и открывать окно пошире из-за созданной мною (естественно, нарочно) духоты, и поэтому она замерзала всю оставшуюся ночь и утро, а я даже не пошевелился, негодяй.
Платье, отложенное и выглаженное еще вчера, сегодня уже никуда не годилось. И надо было, конечно, вместо этого говна брать тот смокинг Тьерри Мюглера с голой спиной от шеи и до… «В общем, надо бежать в магазин, если смокинг еще там, а время уже три часа дня, и, естественно, теперь я везде опоздаю и могу, если ты еще так будешь закатывать глаза, остаться дома, смотреть телевизор одна в новогоднюю ночь как дура…»
Потом еще были: парикмахер-козел и урод-стилист, «мне идет или не идет, какие часы и серьги», трехчасовой разговор с подругой, у которой муж такой же мерзавец, как и у Иры, выбор вечерней сумочки, бокал шампанского дома, оторванная откуда-то пуговица, которую надо срочно пришить, и еще тысяча всяких разных вещей.
Без пятнадцати двенадцать, с учетом того, что нам надо было ехать хотя бы двадцать минут, я брал в охапку шубу, сумку и перчатки и выбрасывал всю эту кучу на лестницу. После этого вызывался лифт. Лена обычно докрашивалась в машине…
Но тот случай в Париже перекрывал все.
В двенадцать дня у меня была назначена очень важная встреча в банке «BNP» около площади Звезды, на avenue Mac Mahon. В сложной французской экономической ситуации (а когда она там была простая) вырисовывался очень большой контракт. По согласованию со второй стороной я должен был брать восемь субподрядчиков, и банк полностью финансировал операцию под гарантию серьезного клиента. Собственно, банк мне его и нашел.
С утра все пошло наперекосяк. Лена собирала чемоданистую сумку, так как ее самолет улетал в 16:00. Ей надо было съездить на пару дней в Берлин по личным делам. Было решено, что она поедет со мной на встречу, подождет в машине, а потом я отвезу ее в аэропорт. Любимая с раннего утра упаковывала вещи сама, и я ее не трогал. Я переворачивал всю квартиру в поисках контракта, который стороны должны были подписать через час с небольшим. Когда я разобрал спальню, гостиную и кухню на молекулы, у меня повисли руки. До встречи оставалось двадцать минут. На глазах были слезы злости и бессилия. Все три экземпляра исчезли. Растворились. Улетели. Утонули. Съелись. Сгорели. Сжевались. Все тридцать страниц. Три раза по десять. Тоненькая папка.
Лена приподняла сумку, чтобы понять ее тяжесть, и тихонько крякнула. Я сидел убитый в кресле и молча наблюдал за происходящим. Котик открыла молнию, достала огромную охапку глянцевых журналов «на дорогу» и разделила ее на две части. Одна куча, поменьше, ушла обратно в сумку, большая шмякнулась на стол.
Неожиданно из торчащей в сумке головы раздался знакомый, слегка придушенный нижним бельем голос:
– Вот, нашла твои бумажки, держи! Они попали ко мне в «Vogue». Что бы ты без меня делал? А я чувствовала, что какая-то тяжесть тут не моя. А это, оказывается, ты мне туда напихал бумаг.
Выяснять отношения и доказывать, что еще вчера вечером все три экземпляра мирно лежали на журнальном столике (правда, сверху идиотских глянцев) и никому не мешали, было некогда. Я остервенело схватил сумку и выскочил из квартиры. Ленка бежала за мной с криком «А где мой паспорт?».
Но меня это мало волновало.
Через несколько минут мы влетели в машину, и в тот же миг часы на ближайшей церкви пробили полдень.
Май в Париже безумно красив. Город становится розовый и какой-то зовущий. Было тепло и уютно. Ярко, солнечно и влюбленно.
Мне было тридцать три, и это была моя первая серьезная новая машина, которую я купил за два дня до этого. С приглушенным шуршанием куда-то за наши головы отъехала крыша пятисотого «Мерседеса». Кожа и дерево в салоне источали непередаваемый аромат шарма новой буржуазии. Ленка надела темные очки и подставила мордаху весенним лучам.
