его гипноз. Даже зачем-то пощупал подклад ненужного мне пальто, «ватин отличный», уверял продавец, поднося его к самому моему носу. Бывало, жулики вместо ваты подсовывали пеньку, а если покупатель сомневался, то расковыривали в приметном месте, демонстрируя «отличный ватин». Очнувшись, я пошел прочь. Вслед мне неслось:

– Не клиент, а умопомрачитель! Чтоб тебе вещь не на ватине, а на свиной щетине!

Я взбеленился, и, едва обернулся, продавец слился с рыночной толпой. Теперь уже я шагал не останавливаясь. С краю, у стены, запестрели картонные трубочки со вставленными зеркалами. Гражданин за лотком азартно выкрикивал: «Детская панорамка-калейдоскоп! Букашки, птички, таракашки!» Схватив бумажную пищалку, «тещин язык», он развернул ее и заголосил: «Теща околела, язык продать велела!» Я взял у него «настоящую китайскую головоломку» – хитро скрученную проволоку. «Двадцать четыре радости вам! – пропел торговец. И снова завел: «Детская панорама…» Здесь же я взял редкие пластинки для Эбергов, моего наставника и его дочери из Ростова. И наконец добрался до книжных лавочек и лотков. Над ними разместили плакат: «Не хочешь господских уз – заключи с книгой союз!» Торгуясь с собой, я отвел на букинистов ровно час, и ни минутой больше. Если верно высказывание о том, что рай у каждого свой, то это, пожалуй, был бы мой, будь я верующим, а не сомневающимся скептиком. Пещера восточных сокровищ меркла перед тем, что можно было здесь отыскать! Жаль, купить мог мало. Цены кусались, да и держать книги негде. Специально для моих находок я даже приобрел брезентовый рюкзак, он уже был забит почти под завязку. Книги лежали, разложенные по стопкам, в зависимости от цены. Я медленно брел вдоль рядов, присматривая что-нибудь новое. За эти долгие недели в столице я уже научился различать некоторые типы книготорговцев. Вот навстречу идет типичный офеня-книгоноша, всю жизнь шатающийся по захолустью. Он любит поговорить, но по-настоящему стоящие издания встречаются у него редко. А вот – ушлые, практичные торгаши, эти взглядом цепляют страждущего и вкрадчиво, иногда совсем полушепотом, уговаривают: “Гигиену новобрачных” полистайте! Занятная книжечка!» Само собой, многие из них знают, как обвести ротозея вокруг пальца. Иной раз вклеивают в середину разодранной книги страницы из другой – и готово, как новая! А в другой раз под обложкой собраний сочинений Толстого может оказаться сборник рецептов для домашней аптеки. У одного из развалов я остановился, заинтересовавшись германскими и французскими журналами. К стопке книг была прислонена картонка, указывающая, что «здесь продают книги по всем отраслям знания». Продавец, нацепив на руку потрескавшуюся лайковую перчатку, осторожно переворачивал ветхие страницы фолианта в темном переплете, учебник по старой орфографии, и не обратил на меня внимания. Лишь на минуту поднял голову и глянул на журналы:

– Сумеете прочесть?

– Сумею.

– Что ж, смотрите. Цена сходная.

Я выбрал несколько. Кстати нашелся интереснейший, хоть и небрежно переплетенный сборник статей по судебной психиатрии, теме, меня давно занимавшей. Пришлось немного поторговаться. Букинист хоть и обещал сходную цену, но заметив мою увлеченность, передумал и взвинтил.

– Что вы, товарищ, в цене упираетесь? Я книги продаю, мне на них не спать! Или вам хочется даром?

В конце же концов, когда я, уточнив у него время, заторопился, букинист сдался.

До места, где жила бывшая жена директора фабрики, ходил автобус. Добираться пришлось с пересадкой, до Каланчевской, а оттуда до Тверской заставы, теперь это была площадь у железнодорожного вокзала. Остаток пути я провел в узком, как пенал, тупорыленьком одноэтажном автобусе английской марки. Выглядел он щегольски, квадратный и блестящий. Но когда в две его двери набились граждане с пакетами и корзинами – сразу стал похож на цыганскую кибитку, казалось, даже рессоры просели. Трясясь, придерживая корзину тетки деревенского вида, под ее причитания «милок, спомогай, спомогай, из рук рвется», я пробовал сосредоточиться на мысли о сыне Кулагина. Не получалось. Воздух в автобусе был густой, хоть режь, а из теткиной корзины вовсю несло прелыми грибами и кислой ягодой. Наконец показались башенки, часы и шпили вокзала. Величественная арка здания кордегардии. Последняя остановка, «станция Березань, хошь не хошь, а вылезай», – пропела моя тетка, и я потащил ее корзину к выходу. Пришлось проводить до старообрядческой церкви неподалеку. Рядом была стоянка такси – мне не по карману. Да и лишнее. Довольно скоро я разыскал нужный адрес. У площади и вокзала кипела стройка, но чем дальше, тем проще становился вид улиц. Кое-где попадались и дощатые косые заборы. Дышалось здесь легче, и во всем была видна осень: кучи листьев, влажная и скользкая от черной жирной грязи мостовая.

23. Бывшая жена

Сын Кулагина был прав, покойный директор на самом деле выселил жену – отправил ее на дальнюю окраину, сослал в монастырь. Буквально. Дом оказался частью монастырского подворья. Бывший настоятельский корпус, двухэтажный и крепкий, с палисадником. После 17-го года подворье со всеми зданиями передали рабочему поселку, устроили коммунальные квартиры, продукт «нового коллективного видения будущего». Во дворе жилички, снимая белье и оживленно переговариваясь, мыли кости соседям. На лестнице меня встретил неистребимый запах подгоревшего обеда. Из длинного списка фамилий, написанных карандашом, приклеенных бумажек и старорежимной таблички «Альфред Андреевич Бильштред», я прочел и нужную. Кулагина оставила фамилию мужа. На этом везение закончилось: на стук никто не отвечал. Но довольно скоро, разозлившись, дверь распахнул сосед. Я представился: «Из милиции», не спрашивая и не споря, он указал на ее комнату, пояснив: «Небось музыку завела и не слышит». Действительно, в общем коридоре слышались приглушенные звуки фокстрота. Дверь в комнату, тонкая деревянная, болталась на петлях и распахнулась от легкого толчка. Молодая женщина, наверняка сама Ольга Кулагина, поднялась из-за стола, испуганно выдохнула, метнулась за стул.

– Простите! Я не хотел. Дверь…

– Замок сломан. – Она держалась настороженно, говорила громко, чтобы слышали соседи. – Кто вы?

Объяснил, кто я и зачем приехал. Настороженность ее прошла, сменившись равнодушием. Она подтвердила:

– Да, я Ольга Васильевна Кулагина, – и добавила: – Что вам угодно здесь, не понимаю? Я давно не поддерживаю отношений с бывшим мужем, даже деньги привозит шофер.

Неторопливо убрала пластинку, присесть не предложила.

– Вы абсолютно зря пришли. – Не сделав и шага навстречу, она отошла вглубь комнаты и встала, сложив руки. Ее настороженность и манера держаться напомнили мне женщину из флигеля, хотя двух более разных типажей сложно было представить. В глаза бросалась тонкость черт Ольги Кулагиной, светлые, но без яркого оттенка волосы. Брови и ресницы почти бесцветные, словно выгоревшие на солнце.

– Вот дверь вам починю хотя бы. – Я слегка подергал дверь, выскочил шуруп, ничего сложного.

Повозившись,