Длинной гирляндой порою ночной

 Мчимся мы между землей и луной.

 Ты не завидуешь нашим прыжкам,

 Скачущим лентам и лишним рукам?

 Мы поднимаем немыслимый шум.

 Головы наши распухли от дум!

Тысячи дел перед нами встают —

Мы их кончаем за пару минут.

Если до нас донесутся слова

Аиста, мыши, пчелы или льва,

Шкур или перьев — мы их различим,

 Тут же подхватим и быстро кричим!

Браво! Брависсимо! Ну-ка опять!

Мы, словно люди, умеем болтать!

Скорее рядами сомкнёмся, лавиной сквозь лес пронесёмся,

 Как гроздья бананов качаясь на ветках, взлетая по гладким стволам.

Для всех мы отбросы, так что же! Мы корчим ужасные рожи!

Напрасно смеётесь! Мы скачем по пальмам навстречу великим делам![7]

Глава XV

ПЯТЫЙ ЛУЧ

Этот луч, как и два следующих, демонстрирует общий характер послушания, поскольку через эти лучи Бог внутренний ищет Бога внешнего. Строго говоря, все они — лучи преданности. И в том, который мы сейчас рассматриваем, именно мыслящая часть часть человека в преданном служении поклоняется великому уму мира, миру идей, вселенной закона, вверяясь наставлениям этого мира. Имя предельной реальности, рассматриваемой таким образом — истина, и хотя учёный в своём постоянном поиске будет исследовать всё и подвергать всё сомнению самым бесцеремонным образом, он никогда не ставит под сомнение истинность истины или факт факта. Он преклоняется перед ними в самом полном и восторженном вверении, потому что они — конечная реальность, и когда её лицо становится видно, её авторитет для души очевиден.

Для человека пятого луча основой реальности является истина мира, и его поиск истины таким образом оказывается деятельностью религиозной, по сути основанной на вере. В другом месте я определил его символ веры следующим образом: "Я верю в мир, как в место, где можно найти истину; я верю в человеческий ум как инструмент для её открытия; и я верю, что когда она будет открыта человеком, она окажется благом для его жизни".

Если сопоставить состояние дикаря с состоянием сегодняшнего цивилизованного человека, добродетель этой веры будет очевидна. Дикарь беспокоен в своих мыслях по той простой причине, что не знает, что может думать решительно обо всём. Очень многие вещи, такие как гром и молния, тени и болезни, он воспринимает как великие тайны и обращает очень мало внимания на то, где и как он поражается ими, или не обращает вообще, но полон страха перед ними. А цивилизованный человек много знает о мире и усовершенствовал способности своих чувств и своих рук множеством способов, благами которых не перестаёт пользоваться ни на миг. И странно сказать, со всеми этими достижениями, которые всегда к нашим услугам, и восторгаясь торжеством науки, которая на протяжении веков давала их нам, люди всё же считают некоторые вещи тайнами, к которым мысль неприменима — как, например, проблема смерти. Проведение разграничительной линии между тем, что может быть познано, и тем, что познано быть не может, есть пережиток дикарства, но люди великого пятого луча, играющие свою роль в прогрессе, однажды устранят этот предрассудок и благодаря им человек овладеет даже знаниями фактов смерти ещё задолго до окончания нашей арийской расы. Невозможно оценить божественные высоты знания и силы, к которым наука со временем поднимет жизнь человечества на Земле. И произойдёт это благодаря методу учёного, который исследует факты с величайшей тщательностью, сравнивает их беспристрастно, не нацеливаясь на заранее поставленный результат, и принимает свои мысли о них за знания, а гипотезы — за теории только после многократной проверки.

Чтобы осознать веру, стоящую за наукой, вспомните условия средневековой Европы, когда свет знания был затемнён жестокими и трусливыми людьми, под религиозными лозунгами захватившими высшую светскую власть. Они решили, что этот мир — не божий мир, что Бог где-то в другом месте, и хотя он послал нас сюда на испытание, он позволил проводить эту проверку, длящуюся всю нашу жизнь, своему великому противнику — самому Дьяволу. Так этот мир стали считать миром Дьявола и местом неправды, а знание о мире — способным привести людей лишь к проклятию. И сам ум человека, с помощью которого можно было исследовать этот мир, стали считать столь греховным, что он не может быть инструментом открытия истины, которая принесёт человеку истинное благо. Ясно, что люди тогда не считали мир местом обретения истины, но были немногие, кто чувствовал, что это должно быть именно так. У них была вера в это и в себя, и вера столь сильная, что их не могли остановить даже ужасы инквизиции, которой не удалось полностью погасить свет науки. Эти немногие держались твёрдо и постепенно пробили путь к всеобщему просвещению, доказав ценность веры пятого луча, которая жила в них. И сегодня всякий разумный последователь религии готов признать не только, что наука великолепно обогатила физическую жизнь человека, поставила его высоко над животным, позволила ему спокойно подходить к материальным проблемам и путём упражнения развила человеческий ум до великолепной степени; но в дополнение ко всему этому она позволила религиозному человеку лучше познать Бога.

Во все времена люди считали Бога творцом и хозяином вселенной, но когда их понятие о вселенной сводилось к плоской Земле и куполе неба, подобному перевёрнутой миске, через дырочки в которой свет небесных областей просвечивал, образуя звёзды, то и представление их о величии и достоинстве властителя этой вселенной было несравнимо с тем, что предстаёт благоговейному восхищению сегодня, когда люди помышляют о чудесах великого — о миллионах миров бесконечного пространства, открытых для нас астрономией, о чудесах малого, открытых нам химией и физикой, и о чудесах жизни природы, открытых географией и биологией, которые делают для нас вселенную несказанно прекрасной и каждый день открывают новые горизонты.

Преданный характер человека пятого луча можно видеть в том, как безоговорочно служит он законам природы и верит в бессмертие первичной материи. Вы никогда не обнаружите, чтобы он желал хотя бы на волосок изменить действие самого малейшего закона природы, да он и не отважился бы вмешиваться со своими изменениями в устройство вещей, даже если бы это требовало от него лишь мановения мизинца — столь совершенным видится ему устройство этого мира, который всегда и