достигаются с величайшей лёгкостью. Они владеют и грациозной стороной физической культуры (что можно видеть, например, среди испанцев), поскольку это телесное выражение духовной свободы. Среди разнообразных видов деятельности, свойственных этому лучу, все разновидности интерпретации ума в материи и материи в уме. Здесь и маги, и актёры, и художники-абстракционисты, и поэты-символисты.

В Индии, где всё можно встретить выраженным в такой чрезвычайной степени, что её можно считать целым человечеством в миниатюре, влияние этого луча заметно в искусстве и некоторых формах поклонения. Если человеку с Запада посчастливится завязать настоящую дружбу с индийской семьёй и пользоваться её доверием благодаря существующей между ними симпатии (что бывает редко), так, что никакая часть их жизни не скрывается от него и не изменяется из-за его присутствия, возможно, ему позволят увидеть вещи, наполняющие алтарь, который есть в каждом индусском доме. Там он обнаружит скульптурные или живописные образы форм Божества, а иногда и святых, которые с точки зрения внешних канонов искусства будут далеки от прекрасного. Но скоро он обнаружит, что его друг, приближаясь к ним, оказывает им глубочайшее почтение и громко восторгается их красотой. Красота здесь присутствует, но она — в уме смотрящего, и знакомыми подсказками образов пробуждается живая реальность.

Это не очень отличается от использования языка. Слово "красота" само далеко от прекрасного, но как только его произносят, в уме возникают знакомые нам красивые образы. Верно, что в самом языке может быть собственная красота в дополнение к смыслу, который он несёт, но этот его аспект принадлежит к седьмому лучу, а вот применение языка для выражения идей как искусство преимущественно принадлежит к четвёртому. Человек этого луча обычно обладает огромным запасом слов.

Мы увидели, что у первого и седьмого луча преобладает воля, у второго и шестого — любовь, а у третьего и пятого — мысль. Человек же четвёртого луча, не идя по какому-то отдельному из этих направлений, обычно в более или менее равной мере сочетает все эти три способности сознания, но ни одну из них не развивает столь совершенно, как если бы он двигался по какому-то из других направлений. Качество, придаваемое уму этим уравновешенным познанием — это воображение, которое есть сочетание воли, любви и мысли. Если человек этого типа приступает к обдумыванию какой-то проблемы, скорей всего, он недолго сохранит логическую связность мысли — туда ворвутся его чувства, и часто решение впрыгнет в его ум, открытое концентрацией воли. С другой стороны, если что-то пробудит его чувства, его логика также будет в действии и, возможно, покажет ему юмор ситуации, а возможно, и назначение событий.

В своей положительной форме воображение есть магическая сила, и человеческая жизнь полна её. Глядя на вещи, её обладатель видит жизнь; глядя на жизнь, он видит мир вещей. Он не может уделить всё своё внимание чему-то одному. Когда в этом направлении будет достигнута сила, человек станет настоящим магом, соединяющим видимое и невидимое, создающим видимые результаты невидимыми средствами, а видимыми средствами — результаты невидимые.

Находящиеся на этом луче литераторы в представлении своих идей демонстрируют огромное богатство образов, и их поразительная сила аналогии ставит им на службу образы с самых крайних концов Земли. Великие полёты фантазии, как те, что мы видим у Шекспира и Калидасы, рождаются именно из этой способности.

Сила воображения может быть очень живой, и часто с уникальной мощью проявляется в жизни детей. Недавно я слышал о двух девочках, говоривших о том, что они будут делать, когда вырастут. Одна сказала, что хочет иметь красивый дом и много детей. Другая, очевидно, воспитывавшаяся в окружении, далёком от идеального, ответила ей: "А у меня будет школа, и твои дети пойдут в неё. И там-то я буду их пороть, пороть и пороть!", добавила она с большим воодушевлением. Первая девочка разразилась слезами, и всхлипывая, сказала: "Ты, противная, что мои дети сделали тебе, чтобы так их бить?". Не очень часто воображение остаётся столь же живым в последующей жизни, но вероятно, в четвёртой, или атлантской, коренной расе это имело место в большей степени, чем в пятой, или арийской. Я знал китайского врача, который рассказывал мне, что главной радостью его досуга было откинуться в своём большом кресле и воображать, что он в раю — очевидно, эти мечты были для него столь реальны, что стали почти столь же хороши, как и настоящий рай.

В западных странах умственные качества этого луча хорошо демонстрируют ирландцы. Часто они сочетают свои способности так, что это озадачивает или забавляет других, в зависимости от того, насколько серьёзны обстоятельства. Они применяют логику, когда этого меньше всего ожидаешь, или столь же неожиданно обращаются от рассудка к фантазии. Фактически склонность заканчивать деятельность, начатую по одной линии, совсем другим направлением, является общей характеристикой этого луча. Весело начав, они грустно заканчивают, а начав серьёзно, могут окончить игрой. Отсюда происхождение многих ирландских шуток. Рассказывают историю, что однажды некий джентльмен, прогуливаясь, встретил своего друга ирландца, копавшего что-то возле дороги, и задал ему бессмысленный вопрос, какие задают люди в подобных обстоятельствах. "Привет, Майк! Что делаешь? Копаешь яму?" "Нет, — последовал неожиданный ответ. — Я копаю землю и оставляю яму". В противоположной форме эта особенность проявилась, когда одного ирландца принимали на работу на стройке и спросили, привык ли он лазить по лестницам, на что он ответил: "Нет сэр, я никогда не поднимался по лестницам за исключением одного раза, когда спускался в колодец." Тевтонец, сделавший из закона, или скорее из правил, фетиш, редко поймёт простую логику ирландца, который не живёт по формулам и не обращает внимание на правила, когда они кажутся ему излишними.

Я не могу не поддаться искушению проиллюстрировать этот луч на примере представителей животного царства, хотя должен сделать предупреждение, что в избранном мною примере этот луч демонстрируется в очень примитивной форме, к которой человеческие существа скатываются лишь изредка. Это качество демонстрируют наши двоюродные братья, обезьяны, как я имел удовольствие убедиться, иногда встречаясь с ними в их родной среде. Можно увидеть, как они приступают к какому-нибудь серьёзному делу, а через мгновение уже скачут и прыгают друг через дружку. Посмотрите на задумчивую меланхолию их спокойствия и предельную игривость их деятельности, а также юмор, проскакивающий между этими двумя состояниями. Как они смеются над собой, когда не находятся в глубинах отчаяния или не увлечены каким-то великим предприятием. Посмотрите, как они подражают и пытаются таким способом стать теми, кого они изображают, посмотрите на незаконченный и переменчивый характер всех их занятий. Я не