решаясь войти, и мне казалось, что нет кого-то красивее, нет прекраснее, чем ты. Нечто святое, что нельзя марать грязными лапами такого морального ублюдка, как я. Ты росла…росла, и я видел в твоих глазах упрек и отчаяние, видел в них любовь и злость и ненавидел себя за то, что не смогу сделать тебя счастливой. Но мне казалось, что я в силах уберечь тебя от жестокости этого мира, казалось, что, если не позволить людям обидеть тебя, ты будешь счастлива. И я спрятал тебя…чтоб ни одна тварь не могла обидеть мою девочку…Плохо спрятал, я так плохо спрятал тебя, Эрдэнэ. Прости меня…прости… я так люблю тебя…прости, что никогда не говорил тебе об этом.

Огромная рука погладила каменную плиту и провела по ней, цепляя ногтями, оставляя следы. Он не мог…не мог ощущать этот холод под ладонями и осознавать, что его маленькая девочка теперь лежит там. Спит вечным сном и больше никогда ему не улыбнется и не назовет его папой. Не прижмется к нему своим хрупким тельцем, не будет просить его о подарках для братьев или взахлеб рассказывать об их успехах. Уткнулся головой в надгробье и прикрыл веки, продолжая говорить с дочерью…

– Это она…она открыла мне глаза и научила любить, научила принимать свою любовь, а не ненавидеть себя за нее, научила верить в то, что люди могут не только брать, но и отдавать. Могут тоже любить в ответ и не только лгать и причинять боль. И я открылся тебе…открылся и получил эту невероятную волну любви, которая ослепила меня и позволила наконец-то почувствовать себя отцом. Я перестал быть беспомощным…Она помогла нам всем обрести друг друга. И теперь рядом нет ни ее, ни тебя. И в этом моя вина. Только моя. Я не уберег вас. Прости меня, Эрдэнэ…прости своего бестолкового, безумного отца… я так погрузился в свое горе, что забыл обо всем, отдалился от вас. Прости меня, моя маленькая…прости…

Резко поднялся с колен в полный рост.

– Я найду того, кто это сделал, и заставлю его молиться о смерти, заставлю мечтать сдохнуть, заставлю пожалеть о той боли, которую тебе причинили. Я встану с колен…обещаю, встану с колен, чтобы найти и отомстить за тебя. А потом…потом я буду заботиться о них. Обещаю. Я обещаю, что…обещаю, что твои братья будут любимы мной. Эрдэнээээээ…

Заорал и снова упал на колени, уткнулся лбом в плиту и стиснул кулаки. Нет, он не мог встать с колен. Он лгал. Теперь он не представлял себе, как можно подняться и выпрямить спину, чтобы снова вздохнуть. Он ненавидел себя за то, что плохо искал, ненавидел себя за то, что позволил ей исчезнуть, потому что был погружен в свою агонию. Потому что был слишком занят самим собой.

– Хан… – голос раздался где-то позади и заставил слегка вздрогнуть.

– Прости, у нас проблемы.

Выдохнул сквозь стиснутые зубы и с трудом приоткрыл опухшие глаза, посмотрел на своего помощника.

– В двух действующих шахтах людей отравили газом. У нас более сорока трупов, Хан…Производство полностью стало.

– Кто это сделал?

– Никто не знает. Никаких следов. Камеры все залиты черной краской, пленка уничтожена.

– Ясно!

Прилив черной, опустошающей ярости затопил сознание и заставил стиснуть челюсти, ощутить, как внутри все наполняется густой и вязкой чернотой, напоминающей гнойную отраву. Настолько ядовитую, что у него сводит скулы от ощущения горечи. Но у него еще не было сил на ненависть, не было сил собрать всю свою мощь и обрушить на врага. Он чувствовал себя раскрошенным на части и не мог пошевелить даже пальцами.

– Я хочу сейчас побыть один…все потом…

– Но…

– Я сказал, потом! Пошел вон!

Несколько дней на то, чтобы оправиться от адской боли и начать мстить. Он поднимет на ноги всех своих людей, все свои связи, бросит все свои сбережения и достанет суку из-под земли, и, если это Сансар – Хан лично придет к нему домой и выпустит ему кишки.

Но сейчас он слишком оглушен, слишком обездвижен горем и не может даже вздох сделать, чтобы не ощутить эту адскую боль во всем теле. И его руки не перестают гладить надгробие.

– Эрдэнээээ…Эрдэнэээээ! Девочка мояяя! Маленькая!

Вцепился в плиту, чтобы сдвинуть, и не смог, рухнул на нее, сотрясаясь, содрогаясь от спазмов во всем теле. Его просто ослепило, оглушило настолько, что он не мог подняться. Пока вдруг не ощутил, как волос коснулась чья-то рука. Хотел стряхнуть ее и не смог, потому что нежные пальчики погладили его волосы на затылке, погладили спину, и он услышал тихий голос…как эхо, как будто прошлое воскресло у него за спиной.

– Тамерлан…

И он безумно, он адски захотел, чтобы этот призрак обманул его, чтобы этот призрак утолил его боль, унял его страдания. Обернулся и сгреб ее обеими руками, уткнулся лицом в нежную шею и всей грудью втянул такой знакомый, такой волнующий запах, не давая себе думать о том…почему она пахнет точно так же. Не давая себе сомневаться. Спрятал лицо у нее на груди и зарыдал, сжимая ее все сильнее, обхватывая ее голову обеими руками, зарываясь в длинные волосы. Ему нужны были ее руки, ее голос, ее запах. Ему нужно было ощутить ЕЕ рядом. Пусть так обманчиво, пусть так…так не по-настоящему.

– Тшшш…тихо, любимый, тихо. Идем…

Сотрясаясь от рыданий, поднял голову и посмотрел в глаза…чтобы позволить себе захлебнуться болезненной тягой утонуть в них. Ее горячие губы целуют его лицо, целуют его глаза, прижимаются к мокрым скулам. И он…он не может противиться этой ласке, он все сильнее сдавливает женщину в своих объятиях. Она не дает ему окончательно сойти с ума.

Глава 11

Ему нужны были ее губы, нужны были эти мягкие, тонкие руки, которые влекли его к себе, которые оплетали его шею и сладко впивались в волосы на затылке, пока он жадно, с безумными стонами целовал ее губы, трепал их, втягивал в себя и безжалостно прикусывал зубами. И Хан не знает, почему ее ресницы мокрые и соленые. Почему эти губы покрыты каплями соли. Или это его губы потрескались до крови, и он чувствует собственную кровь от голода по ней.

И дикое удовольствие бьет в голову сильнее любого алкоголя, он сломан от горя и пьян от любимого запаха. Она нужна ему именно сейчас, и он жадно лижет ее мокрые щеки. И это ощущение, что она его, что она здесь рядом с ним, чтобы быть его.