сразу после входа в храм вбегает в него и очищает его. О том, что фарисеи уже нарушили радость входа этим напоминанием, он не копирует Луку, но не желая полностью упустить ноту жалобы фарисеев, посылает священников и книжников против Господа сразу после очищения храма. Но чтобы объяснить жалобу противников, он должен позволить детям и мальчикам, которые кричат «осанна» и которых он вдруг создает в виде этих детей и мальчиков, кричать «осанна» в храме с ответом Иисуса: «Разве вы никогда не читали, что из уст младенцев и грудных детей Ты дал хвалу? Да, чтобы объяснить их крики, он быстро заставляет Господа совершить чудеса исцеления! Но он должен выдать свою зависимость от Луки тем, что не вплел в крик мальчиков ни ссылки на эти чудеса, ни замечания врагов, ни ответа Иисуса, ни ссылки на то, что все это происходит в храме.

Достаточно, однако, для такого чудесного писателя было и того, что ученики, приведя жеребенка осла с матерью и возложив на обоих животных свои одежды, в один и тот же момент усадили своего Учителя на обоих животных, так что теперь дошло до литературного чуда, что Иисус едет на двух животных одновременно. В пророчестве, которое он сам цитирует, Зах. 9, 9, Матфей истолковал два параллельных положения об одном и том же осле, на котором Князь мира приходит к дочери Сиона, несколько слишком прозаично, и потому, что там упоминается также сын этого осла — жеребенок, приведенный к Господу вместе со своей матерью.

К этому отрывку из Захарии Матфея привело выражение царь в рассказе Луки и указание на то, что толпа ликовала, и вполне вероятно, что Лука уже имел в виду пророчество Захарии для этих выражений: Радуйся, дочь Сиона, вот идет царь твой! Матфей к своей цитате добавил еще одну, заимствованную из Исайи: «Скажите дочери Сиона».

Никто не может с уверенностью утверждать, что Марк не имел в виду это пророчество Захарии, просто не в его манере так неловко использовать ключевые слова Ветхого Завета, как его преемники, а в этот раз даже не было никаких особых ключевых слов, которые он мог бы использовать, поскольку все зависело только от ситуации, когда Князь мира, Господь, который не ходит пышно, как мирские цари, въезжает в свой город на ослице. Однако, как бы то ни было, то есть пусть в его сознании была только та песня, из которой он заимствовал призыв хостаны при входе Помазанника, тем не менее, несомненно, что его жеребенок не является, как думает Вайс, жеребенком коня, но и осла. Его жеребенок должен быть отвязан, так как осел Иуды, избранника, князя и владыки, привязан.

Но осел остается ослом. Пышность входа, который должен был торжественно обозначить природу Царства Иисуса, была бы, как справедливо замечает Кальвин, нелепой, если бы не соответствовала пророчеству Захарии. Без этой приправы эта история никогда не станет для нас приятной». Кальвин справедливо идет дальше и признает, что он должен признать, что природа этого Царства не была понятна даже тем людям, которые шли на встречу с Иисусом; но когда он добавляет, что Иисус скорее учитывал будущее и поздних верующих и имел их в виду при организации своего царского входа, то мы должны скорее сказать: только там, где эта история была понята, она имела место: в поздней церкви, в сознании Марка.

Четвертый — для наглядности — прочитал у Луки, что толпа спутников Иисуса восхваляла Его чудеса при входе — достаточное основание для того, чтобы добавить свой рассказ о воскрешении Лазаря и представить дело таким образом, что жители Иерусалима прибежали к Иисусу в Вифанию при известии об этом чуде и, когда Он отправился в Иерусалим, вышли торжественно встретить Его. Разумеется, после такого славного вступления Четвертая часть уже не нуждается в другом вступлении, бросающем прославляющий свет на вход: в ней опущен рассказ о чудесном пути, которым Иисус приходит к зверю. Вместо неопределенного слова «наполнить» он использует более определенное «маленький ослик», в соответствии с указаниями, полученными от Матфея; Матфею же он обязан цитатой из писания Захарии. В русле своего прагматизма, который мы уже давно распустили, он переработал и перевернул озабоченность фарисеев, о которой сообщает Лука, так что они говорят друг другу: «Видите ли, что ничто не помогает?».

Наконец, говорит он, на следующий день произошел вход. Но в какой день? Какой день предшествующий? Уж не день ли помазания, который был шестым перед праздником Пасхи? После помазания должно произойти еще много, очень много событий, и он описывает их так, что они становятся постоянными. Народ, узнав, что Иисус находится в Вифании, вышел толпой, священство уже сообщило об опасности, которая должна угрожать ему с этой новой точки зрения: должен ли следующий день быть днем после помазания? Четвертый не может даже правильно считать, если хочет считать.

Славное утверждение, что помазание Иисуса произошло на шестой день до Пасхи и, более того, уже до входа, распадается таким образом: Марк не определяет продолжительность пребывания Иисуса в Иерусалиме: он живет во времени, которое измеряется не восходом и заходом солнца, а идеальным распределением событий; он еще не думает о Пасхе, когда Иисус входит в Иерусалим, и только потом, когда происходит катастрофа и погребение Иисуса празднуется заранее в помазании, он говорит, что это предварительное празднование произошло очень красиво! произошло за два дня до Пасхи.

Но четвертый находится в заблуждении, что Иисус может прийти в Иерусалим только ради праздника; ему нужно сообщить больше, и поэтому он позволяет помазанию произойти за шесть дней до праздника и помещает его перед входом, потому что он должен сообщить об этом, так как Мария, сестра Лазаря, является помазательницей, в максимально тесной связи с историей Лазаря.

§ 77. Проклятие смоковницы и очищение храма.

Ошибки, наконец, обретают — т. е. понимают свою истинную судьбу — трупы, которые должны сначала упасть и заполнить ту глубокую пропасть, через которую должно пройти человечество, чтобы завоевать истину. Так чтите же ошибки, ибо без них мы не пришли бы к истине! Но позор тем, кто снова выставляет мертвые трупы перед нами как живые и истинные, после того как мы уже давно перешагнули через них и завоевали настоящую, согревающую жизнь истину.

Как и в других случаях, так и в этот раз мы не будем вдаваться в вопрос о том, основано ли повествование о проклятии смоковницы на историческом событии или хотя бы на том,