— Шеф, вы, собственно, в каком звании службу закончили? — поинтересовалась архе-зэка, для пробы расчерчивая тьму клинком.

— Его списали в звании полковника. Кстати, тоже уволен по состоянию здоровья, — сочла уместным уточнить де Монтозан и подавилась — похоже, болтливую профессоршу попросту двинули в живот фонарем, на этот раз шефским.

— Как бы там ни было, дальше я с мсье «Крестом» не пойду, — морщась, сообщила тьме Катрин.

— Не в этом дело, — пробормотал Вейль. — Доктора мы уволим и рассчитаем, но наверху. А сейчас не приближайтесь к саркофагу. Дьявольщина, вы же не девочка, проанализируйте ситуацию. Нам нужен свет. Остальное потом!

Шеф был прав. Катрин вернула ятаган в ножны и достала огниво. Вейль пытался чиркать спичками, они, импортные, закономерно капризничали. Местное огниво куда надежнее.

— Я сейчас батарею напрямую соединяю. Вообще-то я тоже трижды в неделю ходил к психиатру, — сообщил младший научный сотрудник. — Лучше сразу признаюсь. Но я не такой извращенец и не нужно меня сразу…

— О чем ты говоришь, Алекс?! — ужаснулась профессор. — Люди рождаются со свободным гендером, и нет ничего странного, что ты до сих пор…

— Нет, я уже определился, — заверил руководительницу «Латино». — Кажется, готов фонарь, зажигаю.

Архе-зэка успела прикрыть глаза, поэтому луч фонаря ее не ослепил. Но взвыть Катрин все равно взвыла. Собственно все заорали, а кто не заорал — заскулил нечеловеческо-собачьим голосом. Только «Крест» не выл, а сладостно стонал — он балансировал на грани острейшего оргазма, голова запрокинута, глаза зажмурены. Голова была узнаваема, вот ниже… Ниже плеч живого человека не было — дергалась на саркофаге мумифицированная темная плоть, усохшая прямо на костях и лишенная даже приличествующих бинтов. Скрипели в тазобедренных суставах желтые мослы, сыпалась легкая пыль, аромат благородного кедра уже смешался с отвратительным запахом паленой кости.

Разом загорелись все фонари, в слепящих лучах заметались тени, а на саркофаге продолжал стонать от наслаждения жуткий полусухой полутруп. Катрин, пятясь от этого ужаса, уронила огниво. Доктор «Крест» в экстазе навалился на крышку саркофага, обхватил черное сокровище, а тлен уже добрался до его затылка — сыпались со ссыхающегося черепа волосы — но лицо еще жило, гримасничая в безумии похоти. В последний миг сумасшедший осознал, что саркофаг с чудесным золотым лицом обхватывают уже не руки, а желтые кости, рассыпающие последние чешуйки бурой плоти. «Крест» закричал, не веря, но этот последний вопль ужаса, перешел в скрип костей и легкий стук — из опустевшего черепа посыпались зубы. И тут в глаза невольных свидетелей осквернения хлынула тьма — густая, как донный ил ночного Нила…

Катрин успела протестующее подумать, что одновременный выход из строя всех фонарей попросту невозможен, не надо так, пожалуйста, давайте иначе… мысли ушли…

…Влек вечный Нил свои зеленоватые чистые воды, скользила по ним крупная лодка, простая и изящная, ничуть не похожая на чрезмерную парусами и размерами дахабью. Сидела в кресле на носу быстрого кораблика женщина, любовалась рекой и размышляла о богатой рыбной ловле. Лежала у ног женщины крупная пятнистая кошка, такая же сытая и так же размышляющая об охоте. Гребцы слаженно сгибали спины, густо украшенные рубцами, без устали налегали на весла. Текла над речной водой тень корабля, текла блаженная тишина безмолвия и плеска весел. Смугла кожа хозяйки-властительницы, унизаны кольцами руки, греется на шее тяжелое ожерелье, дремлют странные золотые звери литых богатых украшений. Имя ли Асо[3] носит наводящая ужас дама, иное ли знаменитое имя, посторонним знать не дано. Не ИМЯ важно, но власть и предвкушенье ловли… охоты… вкуса крови, важна тяжесть оружия и бича из кожи гиппопотама, висящих на массивных звеньях золотого пояса…

Как странно чувствовать себя иной.

Потом Катрин, пребывая сразу в десятке мест, увидела многое. Видела и молодого мудреца — он стоял на просторной веранде под ночным небом, вперив взгляд в сияющий звездами небосвод, и думал очень мудро. Астролог и астроном, философ и филолог, геолог и гидролог, поэт и почвовед, в общем, гений, уважаемый равно и фараоном, и пастухом, уникальный и незаменимый в этой эпохе и на этой планете. Ждали и жаждали в спальнях обожающие его жены (или наложницы? тут однозначности пока не имелось), а он мыслил…

Пухлая и прекрасная (давно отбросившая смешные мысли о диете) дама не теряла время на мысли и грезы. Она действовала! Строились каналы и рылись моря, совершенствовалось массовое изготовление писчего папируса, готовилось промышленное бумагопроизводство, неслись через океаны совершенные парусные корабли и скакали через горы и пустыни тысячи исполнительных гонцов, мир переворачивался, совершенствовался и улучшался на глазах, восходила звезда новой счастливой эпохи. А в спальне беззаветной спасительницы XVIII династии все уже давно перевернулось, и … В общем египетская де Монтозан решительно избрала бескорыстный труд во славу прогресса и молодых смуглых наложников.

… Процветали дела лучшего бальзамировщика Фив, издалека везли к нему тела покойных из самых богатых домов и семейств, стоили услуги виртуоза дорого, но и Верхний и Нижний Египет знал, что бальзамировщик всецело предан своему искусству и воистину виртуозен.

Помнила Катрин-уже-не-Катрин, что умерщвлен старый «Крест», издох жутко, и нет возврата осквернителю-нечестивцу в мир живых, пусть и живущих тысячи лет назад. Но видела она и доктора, довольного и процветающего.

Но не было в том сияющем прошлом, которое могло стать будущим, человека некогда известного под именем Вейль. И это было странно, и это смущало женщину-путницу. Но куда острее смущало непонимание — а куда она так сыто плывет, если одна и без своей половины? Абсолютно невозможно в любом из миров.

Очнулась Катрин от влажных прикосновений и острого, просветляющего голову запаха. Запах был препротивнейший и очень знакомый. В беззвучной тьме парили два красноватых адских огня.

— Ты что же, мерзавка, делаешь?! — шепотом вопросила архе-зэка парящие магические огни и могильный мрак, и не узнала свой голос.

Пакостные маяки над лицом радостно заморгали, тьма заскулила и вновь лизнула Катрин в нос.

Оставшейся в одиночестве Дикси было жутко, и собачонку можно было понять. Катрин и самой было не очень-то… Нет, сейчас ни о чем не думать, просто действовать. Дрожащие пальцы пошарили вокруг, почти сразу наткнулись на ногу, обутую в узнаваемый треккинговый ботинок. Вот вспомнить, где именно стояла в момент… в момент… в момент этого… профессор де Монтозан, оказалось посложнее.