ко мне три девчонки с музыкально-педагогического факультета, где деканствовал Д. М. Лондон, сказали, что их хотят выдать замуж. Спасайте! Я сначала удивился, как это так? Оказывается, за ними приехали матери и, под угрозой родительского проклятья, потребовали возвращения в аилы… Я вызвал Лондона, тот связался со знакомыми из уголовного розыска. Пришел капитан узбек. Я ему сообщил о случившемся. Он спросил, где приехавшие матери. Они сидели в сквере перед институтом. Уголовный розыск подошел к ним, о чем-то поговорил, показал пистолет. Матери умчались. В общем, в мое правление девочек не крали, но беречь их приходилось. Потом в общежитии были обнаружены вши. Я кинулся на сигнал бедствия. Преподавательница подняла с постели одеяло. Давно, с времен своей казарменной жизни, не видел я таких холеных откормленных вшей. Они лениво ползли по простыне, сознавая свою причастность к высшему педагогическому образованию. Рядом сидела девочка с десятками веревочек-косичек, падавших с головы, смотрела на меня невинными овечьими глазами. Повели наступление на вшей. Кое-как справились.

Однажды в три часа ночи у меня в квартире зазвонил телефон. Испуганный голос коменданта общежития: «Алексей Леонидович! На общежитие напали хулиганы! Бьют стекла». Я вызвал такси и уехал в ночь, подъехал к общежитию: в свете фар увидел разъяренную толпу. Мне показалось это более страшным, чем немецкие солдаты, среди которых я оказался в Новом Месте 11 мая 1945 года. Выскочив из машины, я крикнул: «Стойте!» Оказалось, что это наши студенты идут бить учеников ремесленного училища, напавших на общежитие. Нападавшие уже бежали. Я с трудом загнал взбесившихся студентов в общежитие, потребовал соблюдать спокойствие, обещал принять немедленные меры для наказания виновников нападения. Меня послушались. К счастью, подъехала вызванная мной еще из дома милиция. Пожилой майор рассказал, что они преследовали ремесленников, которые убежали через реку. Мы поехали в общежитие ремесленников. Разбудили сторожа и коменданта. Здесь казалось, что все в порядке. В комнатах была тишина, все спали. Майор стягивал одеяло, и мы видели парня одетого в верхнюю одежду насквозь мокрую. Так он пытался спрятаться после переправы через Ак-Буру. Проработав около часа, мы обнаружили человек 30, принявших ванну в реке, погрузили их в машины, отвезли в милицию. Там выяснили: ремесленники пошли к нашему общежитию, устроились около уборных и стали подстерегать девчат. Их обнаружили наши студенты и надавали тумаков. По-моему, заслуженно. Оскорбленные вернулись к себе в общежитие, собрали подкрепления и перешли в решительное контрнаступление. Я благодарил небо за то, что успел вовремя и удержал разъяренных студентов от совершения возмездия.

Утром я сообщил о случившемся в бюро Горкома все той же Менсеитовой. (Она тогда еще оставалась на своем посту.) Вечером того же дня состоялось бюро, мне предъявили обвинение в плохой организации воспитательной работы в Институте и предложили вынести выговор с занесением в личную карточку! И опять я был взбешен. Я сказал: «Выносите! Тогда я буду жаловаться. Очевидно, удастся выяснить, почему вы прекратили расследование обстоятельств случившегося, почему выпустили на свободу хулиганов!» Между тем, бюро про себя решило дело замять, чтобы не иметь неприятностей в связи с ужасной дисциплиной и беспорядками в ремесленном училище. Да и вообще такого рода событие могло бы плохо обернуться для Горкома. Милиция проводившая расследование (а я это знал) имела основание привлечь ремесленников к ответственности за хулиганство. Менсеитова же распорядилась их выпустить за молодостью лет. Моя угроза подействовала. Ограничились обсуждением, повелели устроить в Институте вечер дружбы студентов и ремесленников. Это я организовал. Присутствовало много людей, в том числе и Менсеитова. Всем так понравилось мое выступление, что одна из секретарей Горкома, имевшая намерение выступить где-то по вопросам работы молодежи, поручила мне написать доклад для нее. Я это предложение отклонил, сказав, что умею писать только для себя. Ах, как все это мешало мне заниматься делом!

И, наконец, самое неприятное. Между мной и Эшмамбетовым не возникало проблем. И для меня, и для него было ясно, что при приеме на работу, при зачислении в Институт следует оказывать предпочтение коренным жителям, но только при прочих равных условиях. И эти прочие равные условия считались главными: только при их учете можно было разумно обосновать свои действия при подборе преподавателей, отборе абитуриентов и т. д. Многие думали по-другому. Мысль «Киргизия для киргизов» мутила и мутит головы многим, особенно в связи с самостоятельностью республик, провозглашенной дорогим Никитой Сергеевичем.

Я проводил обычный прием в Институт. Как правило, осложнений не возникало: прием был большим, выпуски школ маленькими. Школы кончали ребятишки, родившиеся в 1949 году, а рождаемость тогда была низкой. У нас в институте осуществлялся прием местных жителей в центральные вузы страны. Понятно: нужно было обеспечить возможность поступления в крупные технические учебные заведения ребят, кончавших киргизские и узбекские школы. Мы провели вступительные экзамены, отобрали абитуриентов по количеству баллов. Председатель приемной комиссии В. П. Черненко отправился во Фрунзе в Министерство утверждать прием. Каково же было мое удивление, когда киргизов зачислили, а узбеков – нет! Я орал в телефон министру Каниметову: в Ошской области киргизов столько же сколько узбеков, их делить нельзя! Вообще деление может быть по языковому, а не по национальному признаку! Как об стенку горох! Только мое обращение в ЦК КП Киргизии помогло поправить дело. Я спокойно посмотрел в глаза узбекам, которые чуть было не лишились возможности учиться, хотя выдержали конкурс. Мои отношения с министерскими молодцами стали натягиваться. Еще бы? Я осмелился обратиться в Центральный Комитет!

Неожиданно в наш Институт прибыла с проверкой гигантская комиссия из Фрунзе во главе с заведующим отделом вузов Элебаевым. Б. Эшмамбетов болел. Я принял гостей. Встретил их на аэродроме. По пути в Ош спросил Элебаева, чем вызвана столь срочная проверка. Он, откинувшись на спинку сидения такси, как высокотарифная проститутка, таинственно ответил: «Алексей Леонидович! Пока умолчу. Но, если наши данные подтвердятся, не знаю, что и будет!» Я отнесся к этому спокойно: в Институте нет никаких чрезвычайных происшествий. Что там может быть? Конечно, какая-нибудь чушь. Таинственного Элебаева я спрашивать больше ни о чем не стал. Вечером был Ученый Совет с какими-то итогами. Члены комиссии прочно взгромоздились в президиуме. Я выступил с докладом. В перерыве преподаватель Панева сказала мне: «Вы сегодня великолепны». Я и сам знал, что доклад удался. Среди членов комиссии было немало знакомых преподавателей. Один из них заметил: «Хороший у вас доклад. Видно, что вы сами его написали, знаете институт». Мы посмеялись. Работа комиссии началась: члены посещали занятия, смотрели лаборатории, знакомились с документами. Под Элебаева я освободил кабинет ректора. Министерский посланец стал