Шрифт:
Закладка:
Мне трудно сказать тебе, что я тогда-то и тогда-то начну рисунки к «Куликову полю» в этом неустройстве, но я стремлюсь к этому и обещаю тебе взяться за эту работу со всей любовью. Но почему ты не отдаешь Бенуа? Если такой известный художник хочет, то я считаю себя недостойной, и еще: ты не пожалеешь после? Если хочешь, чтобы я, — то я радостно берусь.
Не в укор тебе, — а по дружбе: мне больше чем больно, что ты куда-то затерял мой рассказ. Я его не получала. Напряженно ждала его от тебя и знаю, что ты его не выслал. Ничто никогда даже в войны не пропадало, — куда же ему деваться? Посмотри у себя хорошенько, — м. б. ты его вынул и положил куда? Я все еще хочу верить, что ты его найдешь, — для меня катастрофа то, что его нету, и ты поймешь почему: — у меня нет никакой копии, даже черновика. Я все переделала и послала все тебе. Поищи, дружок… Ты же сам знаешь, как это больно… М. б. в декабрьских письмах? Отрывки были вписаны прямо в письма, в текст, — потому м. б. их ты сразу и не находишь.
«Куликово поле» я тебе вчера послала с приложением перепечатанного мною, а себе оставила розовую копию768. Прости, если плохо напечатала, — я в машинке еще новичок.
Если я смею, то скажу тебе от сердца, что думаю о рассказе. Ч_у_д_о_ дано тобой прекрасно, беруще, художественно и благоговейно до слез… Ты-художник всегда мастер, всегда _х_о_з_я_и_н_ того, что хочешь дать. Само по себе чудо так прекрасно тобой дано, что… мне мешают рассуждения словоохотливого следователя. Он слишком много напирает на то, что _б_е_з_ напора было бы убедительнее. Его рассуждения как декорации — загромождающие сцену, саму природу. Душа ждет, напряженно ждет… а он… все говорит и… расчленяет. Тонкое, чуткое художество загораживается… какой-то… публицистикой что ли…
Это чудесный рассказ, и я бы ничего не сказала, будь автор не ты… Мне жаль, что такое тонкое твое и редко-прекрасное как-то затушевывается. М. б. я ошибаюсь, — тогда прости… Говорю то, что чувствую.
Подумай сам: событие на Куликовом поле так велико и неоспоримо, что все ссылки на авторитетность и какие-либо бумажки, заверяющие самого следователя, просто лишни и даже вредны.
Вдумайся: при таком-то важном… и профессор с его заботливой женой лишь _о_т-т_я_ж_к_а_ от главного. Читатель ждет уже, чует уже, а болтливый профессор все еще затягивает и… разжижает.
И многие слова о народе в устах следователя… не _и_м, не _с_л_о_в_а_м_ убедить в том, о чем он говорит.
Чем больше ты — художник, — тем убедительнее твое творенье. А следователь — публицист. Он слишком много говорит и _у_в_о_д_и_т_ внимание от чуда.
Об условиях жизни при «нэпе» ты все узнай верно. Пайки академические выдавали, совершенно верно, но это были совершенно другого рода выдачи. Их мы получали тоже, как вид жалованья ученым и давали 1 раз месяц в день выдачи жалованья. Главным образом мясо, масло, сахар, — это были богатые пайки, а не пшено. Во время «нэпа» в 23 г. мы свободно покупали все, что хочешь и в Москве, и в Казани. В Москве накупили такой колбасы и булок, что в поезде немцы головами кивали и удивлялись такой роскоши. В Москве мы увлекались различнейшими сортами булочек, калачей и т. п. Олечка не могла «жевать корочку», если «нэп» еще был.
Я не знаю точно, когда упразднили «нэп», но надо это узнать.
Ванечка, при таком-то Господнем чуде… к чему ссылки следователя на Ключевского? Твой художественный _о_п_ы_т_ с чудом не нуждается в этих точках над «и», — они снижают, умаляют великое. Таково мое восприятие, а верно ли оно — суди ты. И прости, если я глуплю.
Больного я не коснусь тоже, но не причисляй меня к «падшим», как ты сказал. Я сердцем чистым и душой болею, а не политиканствую и мне больны твои определения моего мира. Но оставим это. Все будет идти так, как Богу угодно.
Мне хочется тебе привести только несколько слов из «Журнала Московской Патриархии» о Владыке Сергии Пражском, ныне Венском769.
«…Георгий Григорьевич (Карпов)770 обменялся также визитами с Владыкой архиепископом Сергием, который готовился к отъезду в Вену — месту нового своего назначения.
После посещения Владыки Сергия Георгий Григорьевич с удовольствием рассказывал нам о русском гостеприимстве этого почтенного иерарха Православной Церкви».
И дальше:
«Рано утром на пражский аэродром съехались представители государственных учреждений и общественных организаций, чины Советского посольства во главе с послом В. А. Зориным771, духовенство Православной Церкви и среди них: Владыка Елевферий772, Владыка Сергий, о. протоиерей Крачмар773 и другие.
Никому не хотелось верить, что уже настал час расставания с нашим дорогим гостем.
И поэтому каждый полным сердцем присоединился к словам г-на К. Чермак774, который в ответ на прощальное приветствие Георгия Григорьевича просил его в самом недалеком будущем вновь пожаловать в Прагу…
Б. Л. Черкес
Член епархиального совета чешской
Православной Церкви».
Ванюша, что же это с твоим почесом? Это кошмар какой-то!!! Господь да будет с тобой! Не сердись на меня, если глупо пишу о «Куликовом поле» и прости!!
Обнимаю тебя ласково и нежно.
Оля
Хочу давно спросить: что с луковицами цветочными? Если не посажены, то надо скорее сажать, а то останется один путь — на помойку. Жаль. Это самое лучшее было куплено. Пусть Ю[лия] А[лександровна] позаботится.
177
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
21. III.47
Милая Олюша, перерыв все, — и сколько дней! — нашел в «копиях» пакет, где, с письмом от 5.I.47, оказались отрывки твоего «Заветного образа». Слава Богу. Как это могло случиться?.. Очень просто, при моей в то время подавленности. Написав письмо тебе, — к Рождеству! — и вложив отрывки, я заклеил и… отложил — задумался. Вспоминаю: решил не посылать того письма, чтобы не огорчить тебя. Заменил. Но смута во мне осталась, я, очевидно, думал, что отрывки послал… — и забыл, в смуте сунул пакет в
