Шрифт:
Закладка:
Измученная, не умеющая владеть собой, девушка впервые почувствовала себя совершенно одинокой. Только сейчас, под раздававшийся в мертвом доме храп пасторши, она оценила огромность потери отца. Как ни протестовала она при его жизни против установленных им правил, против чести, которой он требовал от всех в доме и которая стесняла Дженни, она знала, что в отце она всегда найдет друга, поддержку и утешение. Даже в тех случаях, когда Дженни бывала кругом виновата, пастор не повышал голоса. Он только так страдал за нее, что дочь уходила умиротворенная. И при его жизни Дженни ничего не боялась. А теперь в ее душе поселился такой страх перед завтрашним днем, что ей хотелось прижаться хоть к чьему-нибудь плечу, чтобы только почувствовать опору.
Вспомнив о письме Флорентийца, она принялась его читать. И чем дальше читала, тем становилась спокойнее. Казалось, каждое слово раскрывало ей ее ошибки. Ей захотелось увидеть лорда Бенедикта, говорить с ним, помириться с сестрой…
Внезапно в зал вошла пасторша.
– Что ты сидишь в потемках, Дженни? Нам с тобой надо переговорить о тысяче вещей и принять какое-то решение. И чем скорее мы это сделаем, тем легче будет нам выпутаться.
Пасторша опустила шторы и зажгла лампу. И все обаяние письма, которое Дженни успела спрятать, улетучилось. Вместе с матерью в комнату ворвался вихрь страстей. И снова в Дженни запылали бунт и протест.
– Будем ли мы с тобой судиться с Бенедиктом? Ведь Алису вырвать без суда будет невозможно. А нам девчонка необходима в доме.
– Я думаю, мама, с обсуждением этого вопроса подождем до завтра. Надо спросить кого-то опытного. Мы с вами ничего в этом не понимаем.
– Кроме Тендля, Дженни, у нас нет сейчас никого, кто мог бы растолковать нам юридическую сторону дела. Тебе надо написать ему письмо с извинениями и пригласить к себе. Он так влюблен, что, конечно, будет радехонек тут же прискакать.
– Ах, мама, после смерти папы вы не даете мне ни минуты побыть одной и подумать о чем-нибудь, кроме материальной стороны жизни. Но я могу не желать…
– Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю, – перебила дочь пасторша. – Я охотно увезла бы тебя в самое шумное место, где бы ты могла развлечься. Но именно сейчас мы с тобой должны не теряя ни минуты продумать, как нам дальше строить нашу жизнь. Но прежде всего Алиса должна быть возвращена домой. И тогда ты можешь выбирать: или немедленно выйдешь замуж за Тендля, или мы поедем путешествовать в поисках подходящих встреч. Замужество с Тендлем имеет, конечно, много преимуществ. Но английский закон строг в части развода до такой степени, что было бы немыслимо освободиться, окажись он неподходящим мужем.
– Да погодите, мама, делить шкуру неубитого медведя. Я согласна написать Тендлю записочку и обещаю вам, что постараюсь повлиять на Алису, не доводя дела до суда. Она девчонка упрямая, но все же можно попытаться. Я ей напишу и буду звать ее приехать повидаться. Ну, мы и постараемся ее не выпустить больше. Пусть опекун тогда судится с нами.
– Нет, Алиса не упряма. Если с ней обращаться ласково – чего нам с тобой никогда не хотелось делать, – из нее можно веревки вить. Покойный папенька не столько любил ее, сколько отлично понимал эту черту ее характера и пользовался ею. Девчонка воображала, что он души в ней не чает, и отвечала ему настоящей преданностью. Если хочешь, чтобы Алиса приехала, притворись, что тоскуешь, напиши побольше ласковых слов. Она размечтается и приедет.
Умная Дженни, отлично понимавшая цельность и прямоту характеров отца и сестры, не заблуждалась по поводу их отношений. Она знала сходство вкусов и идей, на которых покоилась их дружба. Но что единственным подходом к Алисе были ласка и призыв к милосердию – в этом Дженни не сомневалась. Написав коротенькую записку Тендлю, шутливо прося ее извинить, – Дженни отдала записку матери, которая настаивала на том, чтобы самой отвезти ее молодому человеку.
Правда, пасторша не столько верила в свои дипломатические таланты, сколько ей хотелось теперь убедиться в богатстве Тендля, который жил, судя по адресу, на одной из лучших лондонских улиц. Наскоро перекусив, пасторша отправилась в город. А Дженни села за письмо к Алисе. Сначала ей казалось, что письмо это написать легко и просто. Но прошло уже почти четверть часа, а на листе красовалось трафаретное: «Милая Алиса». Привычное горделиво-снисходительное отношение к сестре, властный, приказной тон, с каким она всегда обращалась с сестрой-дурнушкой, не позволяли ничего другого, что сама Дженни понимала как ласку.
Алиса продолжала ей казаться глупым ребенком, достаточно упрямым в своем отношении к отцу и лорду Бенедикту, которых она свято чтила. Дженни вспомнила и вид Алисы, и отцовское выражение непреклонной воли, когда она, по мнению сестры, недостаточно почтительно отозвалась о лорде Бенедикте.
Наконец Дженни решила воззвать к гордости Алисы и доказать ей, что невозможно жить в чужом доме в роли приживалки графини Т., тогда как родная сестра обречена ею на одиночество. Дженни так искренно поверила, что она жертва жестокости Алисы, что ей стало легко, и она начала письмо с серии обвинений.
«Ты бросила нас с мамой на произвол судьбы и говоришь, что ты нас очень любишь. Ты даже не интересуешься, как мы живем и будем жить в этом старом, отвратительном, неуютном доме. Если ты думаешь, что для меня и мамы приемлемы те условия, которые ты нам предлагаешь, то, очевидно, ты совсем забыла о наших привычках и вкусах. Кроме того, если бы ты нас любила, ты не только не писала бы таких смехотворных распоряжений, но сказала бы отцу, что он от старости и болезней теряет всякое чувство меры. Тебе, Алиса, известен мой вкус к роскошной жизни. Зачем же ты продолжаешь жить при чужой женщине, которая может заменить тебя хоть десятью швеями. Ведь не всегда же ты будешь сидеть дома. Скоро я выйду замуж, тогда можно будет подыскать приличного мужа тебе. Твои вкусы так скромны, что найти партию будет нетрудно. Если ты искренна в своих словах, не оставляй нас с мамой. Ты ведь знаешь, что нам было нелегко. То, чего нам с нею хотелось, не нравилось отцу, и он на все накладывал вето.
