— Гена, ты что такой подозрительный! — смеётся Большак. — Ты же участковый, а не обэхээсник.

Всем становится весело и хорошо. Начинается активная работа вилками и я, честно говоря, ощущаю дикий голод. Жизнь берёт своё. Чувствуется, не я один проголодался, минут пять никто вообще ничего не говорит. Все орудуют приборами. Но постепенно первый голод отпускает и начинаются разговоры и вопросы дяде Гене.

Через некоторое время я опять беру слово.

— Так, оставим дядю Гену на некоторое время в покое, — говорю я, снова вставая. — Теперь я хочу обратиться к своим родителям. Дорогие мама и папа, у нас с вами сегодня тоже знаменательный день, и, хотя папе внеочередного воинского звания пока не присвоили, нам тоже есть что отпраздновать.

Я замолкаю.

— Ну, Егор, — нетерпеливо требует мама. — Что за манера! Говори скорее, кончай интриговать!

— Ладно, в общем, я знаю, что папа всегда хотел иметь машину. И мама тоже. И они оба давным-давно записались и встали в очередь. Но пока ничего. И вот уже я пошёл работать и тоже, между прочим, записался в очередь. Но я-то знаю, куда нужно устраиваться. И, что вы думаете? Вызывает меня вчера директор и протягивает вот эту бумагу. И это… А что это?

Я достаю из кармана бумагу и внимательно её рассматриваю.

— Это… — говорю я…

— Егор!!!

— А-вто-мо-биль, — читаю я по слогам, — ВАЗ… ВАЗ? Да, ВАЗ. ВАЗ-21011. Ой, что-то не пойму я, что это такое, пап, на сам почитай.

На самом деле, с машиной помог Платоныч, но устроили всё действительно через предприятие. Фабрике дали сразу несколько «жиг», чего не было ещё никогда в жизни, и меня в знак благодарности вписали в очередь, как лицо, выбившее такую роскошь.

— У нас же денег нет! — в ужасе хватается мама за голову. — Когда выкупать⁈

— Не беспокойся, я оформил кредит на фабрике.

— Так ты же всю жизнь будешь на эту машину пахать!

— В понедельник нужно к одиннадцати ехать с документами и деньгами в магазин «Автомобили».

— А какого цвета? — спрашивает отец.

— Коррида, — улыбаюсь я.

— Это какой-такой?

— Оранжевый, очень красивый.

Все выпивают и теперь восторги и разговоры крутятся вокруг машин.

— Наташенька, неси голубчики, ой нет, Егор, давай-ка ты, а то чего это я Наташу гоняю. Принеси кастрюлю, она тяжёлая.

— Я помогу, — улыбается Наталья.

Мы идём на кухню и, что же ещё там делать, целуемся.

— Ого, — говорит Трыня, входя следом, — ничё так вы голубцы готовите.

Балбес.

— Ну что, у тебя закончились поводы? — спрашивает мама, когда голубцы оказываются разложенными по тарелкам.

— У настоящего мужчины поводы никогда не кончаются, — усмехаюсь я, хотя мне делается не до смеха.

Это вам не уголовников долбить, не стрелять и не уклоняться от выстрелов. Но ладно, решил, значит действуй.

— Здесь собрались мои самые близкие люди, — начинаю я и замолкаю.

Блин, даже не знаю, что говорить-то… Хлопаю себя по карману. Все замолкают, чувствуя, что-то не то… Откашливаюсь. Давай, Бро. Короче…

— Дядя Гена, вот ты сколько раз мне дочь свою в жёны предлагал?

— А? — делает он вид, что ничего не понимает.

— Папа! — вспыхивает Рыбкина.

— Мама, ты вот мне тоже сто раз говорила, что Наташку, как дочь родную любишь.

Мама ничего не говорит и становится напряжённо-сосредоточенной. Так, начло положено… Дальше-то что… Непроизвольно чешу в затылке.

— Ладно, это я вас подготовил, в общем.

— К чему? — строго спрашивает мама.

— Короче, так уж вышло, что…

Блин, да какого хрена я всё это замутил, баран! Обязательно было всю эту говорильню затевать? Зачем, Бро?

— В общем, дядя Гена, я у тебя прошу руки твоей дочери.

Повисает тишина. Немая сцена, Гоголь отдыхает.

— Так вы же ещё… — начинает мама.

— Мы друг друга любим, — выпаливаю я, — и…

«Любим»… что за слово дурацкое…

— Несовершеннолетние… — заканчивает мама свою мысль.

— И хотим пожениться!

— Бери! — делая щедрый жест рукой, отвечает Гена, уже изрядно захмелевший. — Молодец, Егорка! Давно уже пора было. Мужик!

— То есть как бери? — не может понять мама.

Папа смотрит на всё это, как на шапито.

— Погодите. Да, мы несовершеннолетние, но мы не сейчас будем жениться, потом. Мы ещё даже не думали когда. Не бойтесь, ничего такого, о чём мама подумала. Надо ещё в институте поучиться. Сейчас мы просто хотим объявить о своих намерениях, понимаете? Это как помолвка. Наташ, ну-ка, иди сюда.

Она, красная, как креветка, встаёт и подходит ко мне. А кто говорил, что семейная жизнь — это просто? Знаешь сколько моментиков разных… Большак сидит с добродушной улыбкой, а Трыня с Юлькой — с открытыми ртами.

— Наташ, я хочу на тебе жениться, — говорю я, смирившись с тем, что это всё-таки придётся произнести.

Но только сегодня и потом уже непосредственно перед свадьбой. И всё, больше никаких словоблудий.

— Я тебя очень люблю и спрашиваю перед лицом наших близких, ты выйдешь за меня?

Ф-у-у-у… Сказал, груз с сердца. Она ещё больше краснеет и становится просто вишнёвой, ничего не говорит и только часто кивает. Вот же блин, отделалась без слов. Опять мужики отдуваются, подбадриваю я себя.

Я запускаю руку в карман и достаю красную коленкоровую коробочку. Открываю её и протягиваю своей милой под восхищённое молчание публики.

Маленькое золотое колечко с бриллиантом. Ну, да, простите за этот американизм, но красиво же? Хоть бы подошло ещё. Наташка оттопыривает пальчики, и я в полной тишине насаживаю кольцо ей на безымянный. Впору.

— Горько! — нарушает тишину Гена. — Горько!

— Ну, папа!

Снова поднимается гвалт, все начинают говорить одновременно, и я по-пионерски чмокаю Наташку в пунцовые губки. Вообще-то сладко.

— Всё, — говорю я. — Больше у меня для вас новостей нет.

Мама плачет, заявляя, что это от счастья, папа не верит происходящему, а Гена наслаждается коньяком. Нет, не только, если честно, я вижу, что он чувствует себя совершенно счастливым. Ну, и Наташка сияет… ярче своего нового друга, поблёскивающего на безымянном пальце.

На следующий день мы уезжаем. Я везу её в Новосиб. Утром за нами приезжает Паша и мы падаем на заднее сиденье. Нам светит янтарное почти уже осеннее солнце, леса машут начавшими желтеть листьями, ещё не осенними, но уже совсем не такими, как в середине лета.

Перед нами лежит дорога, свободная, чудесная, петляющая по полям и лесам под всё ещё голубым, но чуть тронутым табачным светофильтром небом. В сепию друзья, в сепию. Паша вставляет кассету и машина наполняется сладким голосом Антонова.

Жизнь играет с нами в прятки,

Да и нет — слова-загадки,

Этот мир, этот мир, дивный мир.

Мы едем, мчимся вперёд, летим в будущее и на сердце делается сладко. Сладко, тепло… и немного печально. Наташка засыпает и сопит на моём плече. Тоже, между прочим, сладко.

Мы вместе с птицами в небо уносимся,

Мы вместе с звёздами падаем, падаем вниз.

Любим, верим, грустим, ошибаемся,

В сердце бережно память о прошлом храним…

Когда подъезжаем к Новосибирску, она просыпается, и предчувствуя скорое расставанье, сидит притихнув. Мы проезжаем город насквозь и двигаем в сторону академгородка. Вот и общага. Подъезжаем к крыльцу. Приехали.

— Приехали, — говорит Паша, удивляясь, что мы не торопимся выходить. — Выходите?

А собственно, чего сидеть, у меня ещё кое-какие планы на сегодня.

— Выходим, — киваю я и открываю дверь.

Достаю из багажника чемодан. Наташка подходит и вздыхает:

— Ну что же…

— Не торопись, — улыбаюсь я. — Мы ещё не прощаемся. Пошли.

Я несу чемодан, а она идёт за мной. Ступенька, ступенька, ещё одна… Поднимаемся и оказываемся перед входной дверью. Но чтобы попасть внутрь общаги, нам нужно пройти мимо нескольких крепких ребят. Они стоят и внимательно смотрят на нас. А впереди всех стоит Дениска Журавлёв.

11. Да путем все будет

Я небрежно киваю и прохожу мимо. Наташка чувствует себя явно не в своей тарелке, но справляется, идёт, глядя прямо перед собой и как бы не обращая внимания на всё, что вокруг.

— Здорово, Бро, — обращается ко мне Денис. — Можем перетереть?

Я чуть приостанавливаюсь. Что же, спрашивает, значит уже неплохо, скорее всего, нам с Пашей не придётся кулаками махать.

— Можем, — говорю я. — Сейчас дела закончу и смогу с тобой поговорить. Подождёшь?

Он кивает. Ну, жди, раз такое дело. Мы заходим с Наташкой в фойе, а ребятки остаются на крылечке.

— Куда это вы такие красивые? — стопорит нас сердитая комендантша.

Ей лет под шестьдесят