Он разложил вещи перед фотографией, словно выполняя ритуал, и, подперев голову землистыми руками, вбирал в себя разрушенную мечту о сыне, как втягивают табачный дым.

— Поистине, в его лице есть и жизнь, и смерть, и бесчестие. Вы видели Эмми? Много лет назад, примерно, когда сделана эта фотография… Но это старая история. Даже сама Эмми, наверно, о ней забыла. Видите, на нем нет ни пиджака, ни галстука. Как мать следила, чтоб он был прилично одет, а он появлялся на улице, в церкви, на торжественных приемах, держа шляпу, пиджак и галстук в руках. Как часто я слышал от него: «А мне жарко!» И образования, в книжном смысле, у него не было: учился он, чему хотел, читал, что ему хотелось. Меньше всего я воспитывал в нем стойкость, упорство. А что такое упорство? Духовный застой, гангрена… — Он поднял голову, посмотрев на Джонса. — Как, по-вашему, прав я или нет? Может быть, надо был заставить моего сына стать больше похожим на всех?

— С таким лицом — и походить на всех? («Значит Эмми уже была обесчещена, хотя бы раз».) Как же можно? («А меня тоже обидела эта обесчещенная!») Разве заставишь фавна напялить обычный костюм?

Ректор вздохнул:

— Эх, мистер Джонс, кто знает? — Он медленно сложил все вещи в жестяную шкатулку и сидел, держа ее в руках. — Чем старше становлюсь, мистер Джонс, тем больше убеждаюсь, что мы мало чем научаемся, проходя жизненный путь, и совсем ничего не знаем такое, что могло бы нам как-то помочь или принести нам особую пользу. Впрочем… — И он опять тяжело вздохнул.

2

Эмми, обесчещенная девственница, появилась в дверях.

— А чего вам на обед, дядя Джо? Мороженое или пирог с земляникой? — Покраснев, она избегала взгляда Джонса.

Ректор с упованием посмотрел на гостя.

— Чего бы вам хотелось, мистер Джонс? Да, я знаю, как молодежь любит мороженое. Вы тоже предпочитаете мороженое?

Но Джонс для своего возраста был достаточно тактичен и, зная толк в еде, особым чутьем угадывал вкусы других.

— Если вам безразлично, доктор, пусть будет пирог с земляникой.

— Пирог, Эмми! — с радостью приказал старик. Эмми удалилась. — Знаете, — продолжал он виновато-признательным тоном, — знаете, когда становишься старше и не ты — хозяин своего желудка, а желудок — твой хозяин, и когда все другие физические потребности становятся слабее, человеку свойственно навязывать свои вкусы в еде другим.

— Что вы, сэр, — уверил его Джонс. — Лично я тоже предпочитаю горячий десерт мороженому.

— Тогда вы должны прийти ко мне, когда поспеют персики. Я вас угощу персиковым тортом с маслом и сливками… Увы! Мой желудок имеет печальную власть надо мной…

— Почему бы и нет, сэр? Годы лишают нас сексуальных стимулов — почему бы им не замениться стимулами гастрономическими?

Ректор посмотрел на него добродушно и пристально.

— Вы несколько преувеличиваете. Жизнь человеческая вовсе не должна быть вечно полна зовами плоти или пищи, не так ли?

Но тут послышался быстрый стук каблучков по непокрытому ковром полу прихожей и вошла девушка.

— С добрым утром, дядя Джо, — прозвучал ее грудной голос, и она порывисто и мягко пробежала по комнате, еще не видя Джонса. Потом, заметив его, остановилась на миг, как птица в полете.

Джонс встал, и под его взглядом она прошла к столу легкой и кокетливой походкой, театрально ощущая свое тело. Нежно, как молодое деревцо, она склонилась к ректору и поцеловала его в щеку. Козлиные глаза Джонса обволакивали ее пристальным желтым взглядом.

— С добрым утром, Сесили! — Ректор встал. — Я ждал тебя раньше — день чудесный. Но молодым девушкам надо высыпаться даже в такую погоду, — со слоновьей игривостью пошутил он. — Это мистер Джонс, Сесили. Мисс Сондерс, мистер Джонс.

Она взглянула на него, и Джонс поклонился с врожденной грацией толстяка, но, увидев выражение сдержанного, вежливого страха на ее лице, сразу перепугался. И тут же вспомнил проклятые брюки ректора и почувствовал, как у него начинают гореть уши, шея, понял, что не только выглядит смешно, но что она думает, будто он всегда одет именно так. Она не вымолвила ни слова, и Джонс проклинал доброго забывчивого ректора: «Черт бы его побрал: сначала заставил стоять без штанов при Эмми, потом при этой хорошенькой незнакомке — в брюках, похожих на опавший воздушный шар». А ректор продолжал, как судьба:

— Я ждал тебя раньше. Решил, что надо подарить тебе гиацинты.

— Ах, дядя Джо! Какая прелесть! — Голос у нее был шероховатый, как путаница золотых проводов. Она с трудом отвела зачарованный взгляд от Джонса, и Джонс почувствовал, как от ненависти к ним обоим пот проступает на лбу. — Как жаль, что я опоздала! Но я всегда делаю все не так, как мистер… Мистер Джонс, вероятно, догадался, он ведь понял, что я опоздала прийти за гиацинтами? — Она снова посмотрела на него, как на диковинного зверя.

Смущение Джонса превратилось в злобу, и он наконец обрел речи:

— Да, жаль, что вы раньше не пришли. Вы бы увидели меня в еще более интересном наряде, чем этот. По крайней мере Эмми как будто так подумала.

— Простите, не понимаю, — сказала она.

Ректор взглянул на него с благожелательным недоумением, потом понял:

— О, да.» С мистером Джонсом случилась небольшая неприятность, и он был вынужден нарядиться в часть моего туалета.

— Именно «вынужден», благодарю за формулировку! — ядовито сказал Джонс. — Да, я споткнулся о ведро с водой. Очевидно, доктор специально держит его за дверью для того, чтобы его прихожане убедились лично, что при вторичном посещении им и вправду необходима помощь свыше, — объяснил он и, подобно героям греческой трагедии, сам нанес последний, смертельный удар чувству собственного достоинства: — Вы-то, наверно, знаете здешние обычаи и легко можете избежать ловушки.

Она перевела глаза с сердитой красной физиономии Джонса на доброе недоуменное лицо ректора и звонко захохотала.

— Простите! — вдруг попросила она, сразу опомнившись. Невозможно удержаться, мистер Джонс. Вы на меня не сердитесь?

— Разумеется, нет. Даже Эмми надо мной смеялась. Знаете, доктор, вряд ли Эмми подверглась бесчестию, раз она пришла в ужас, увидев мужчину с голыми колен…

Но гостья сразу заглушила неловкую выходку, перекрыв его голос словами:

— Значит, вы показывали мистеру Джонсу свои цветы? Мистер Джонс должен быть очень польщен: для дяди Джо — это знак особого снисхождения, — сказала она как ни в чем не бывало и обернулась к старику, грациозная и неискренняя, как французский совет. — Очевидно, мистер